Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Хотя правительства Восточной Европы всегда держались рамок, установленных Советским Союзом, время от времени они экспериментировали — расширяя свободу кооперативов или ограничивая деятельность церкви, наращивая силы спецслужб или допуская бо́льшую свободу в сфере искусства. Иногда либеральные реформы оказывались вполне успешными: так, польские коммунисты после 1956 года вообще отказались от социалистического реализма, а в Венгрии в 1980-е годы были легализованы совместные предприятия. В иных ситуациях либерализация заканчивалась насилием. Во время Пражской весны Чехословацкая коммунистическая партия под руководством Александра Дубчека взяла курс на постепенные реформы, предполагавшие децентрализацию экономики и демократизацию политической системы. Через несколько месяцев в Прагу вошли советские танки, сокрушившие реформаторов и отстранившие Дубчека от власти. В августе 1980 года Польская коммунистическая партия легализовала профсоюз «Солидарность», массовое и низовое движение, к которому со временем присоединились 10 миллионов рабочих, студентов и интеллектуалов. Этот эксперимент завершился через полтора года, когда польские коммунисты объявили военное положение, запретили «Солидарность» и также вывели танки на улицы.

С течением времени страны Восточной Европы все меньше походили друг на друга. К 1980-м годам Восточная Германия создала самое мощное в регионе полицейское государство, Польша отличалась наибольшим количеством верующих, в Румынии постоянно не хватало продуктов питания, Венгрия была известна высоким уровнем жизни, а Югославия имела самые дружелюбные отношения с Западом. Но все-таки в одном очень узком смысле все они были похожи: ни один из этих режимов не осознавал своей неустойчивости по определению. Они брели от кризиса к кризису вовсе не потому, что были не способны к «тонкой настройке» своей политики, а из-за несовершенства коммунистического проекта как такового. Пытаясь контролировать каждый аспект общественной жизни, режимы возбуждали недовольство во всех сегментах общества. Государство устанавливало для рабочих высокие нормы выработки, и поэтому забастовки трудящихся ГДР против завышенных нормативов быстро превратились в форму антигосударственного протеста. Государство диктовало художникам и писателям границы их творческого самовыражения, и поэтому деятели культуры, работавшие в какой-то особой манере, тоже превращались в политических диссидентов. Государство запрещало учреждать независимые организации, и поэтому любой, кто делал это, пусть даже в самой невинной форме, становился оппонентом режима. А когда в независимую организацию вливалось большое число людей — как, например, в Польше, где миллионы граждан примкнули к профсоюзу «Солидарность», — под вопросом внезапно оказывалось само существование режима.

Коммунистическая идеология и экономическая теория марксизма-ленинизма содержали в некотором смысле внутренний источник разложения. Претензии восточноевропейских правительств на легитимность основывались на обещаниях будущего процветания и повышения жизненного уровня, которые, как предполагалось, были гарантированы «научностью» марксизма. Плакаты и транспаранты, торжественные речи и газетные передовицы, радиотрансляции, а потом и телевизионные передачи — все это пропагандировало экономический рост. И хотя определенная позитивная динамика действительно имела место, рост никогда не был таким высоким, как это представлялось в пропагандистских материалах. Повышение жизненных стандартов на Востоке не успевало за их совершенствованием на Западе, и скрывать этот факт на протяжении длительного времени было невозможно. В 1950 году Польша и Испания имели очень близкие показатели ВВП. Но к 1988 году польский ВВП вырос в два с половиной раза, а испанский ВВП — в тринадцать раз[1347]. Радио «Свободная Европа», зарубежные командировки и туризм помогали осознать эту пропасть, которая расширялась по мере того, как технологическая революция в Западной Европе набирала темп. Цинизм и разочарование охватывали даже тех, кто поначалу верил в систему. Улыбающиеся молодые коммунисты 1950-х годов уступили место угрюмым и апатичным рабочим 1970-х, циничным студентам и интеллектуалам 1980-х, эмигрантам и диссидентам. Разумеется, у системы всегда были сторонники, число которых даже увеличилось после того, как правительства некоторых стран Восточной Европы, чтобы обеспечить более высокий уровень потребления, стали занимать деньги у западных банков. Многочисленные бенефициары лукаво демонстрировали преданность режиму, а те, кто пользовался плодами политики «социального продвижения», продолжали преуспевать в рядах бюрократии. Но хотя некоторые восточные европейцы в поздние годы с ностальгией относились к коммунистическому идеализму, примечательно, что после 1989 года ни одна политическая партия даже не пыталась восстановить коммунистическую экономику.