Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Слухи о том, что происходит в восточной Польше, быстро достигли Варшавы. Хотя командиры Армии Крайовой, находившиеся в польской столице, поддерживали лишь эпизодические контакты с Лондоном и были не очень информированы о событиях на разных театрах военных действий, они знали: Красная армия арестовывает и разоружает их боевых товарищей. 1 августа 1944 года, в атмосфере смятения и паники, они подали сигнал к началу героического, но заранее обреченного Варшавского восстания, нацеленного на то, чтобы изгнать нацистов и освободить центр Варшавы, опередив советские войска. Немцы со всей жестокостью обрушились на восставших. Английские и американские самолеты, управляемые в основном польскими и южноафриканскими летчиками, бесстрашно сбрасывали повстанцам продукты и амуницию, хотя это едва ли могло изменить положение. Между тем Красная армия, уже занявшая восточные пригороды польской столицы, стояла на противоположном берегу Вислы и ничего не предпринимала. Более того, Сталин не разрешил самолетам союзников, доставлявшим восставшим провиант и боеприпасы, приземляться на советской территории[314].

Хотя позже Сталин заявит, что он о восстании ничего не знал, разведчики-красноармейцы внимательно следили за ходом боев в Варшаве и за общественными настроениями в Польше. В начале октября, когда восстание близилось к трагическому и ужасному концу, некий полковник Красной армии описывал текущую ситуацию в одном из многочисленных донесений, направляемых в Москву. Хотя в боях погибли сотни тысяч людей, а от города не осталось практически ничего — немцы систематически взрывали все уцелевшие здания, а выживших варшавян отправляли в лагеря, — главным предметом его забот были взаимоотношения между остатками Армии Крайовой и малочисленной Гвардией людовой, военизированным крылом коммунистической партии. Армия Крайова, сокрушался он, не хочет делиться с коммунистами оружием. Более того, ее командиры ведут против СССР враждебную пропагандистскую работу: «В своих листовках они подчеркивают несущественность той помощи, которую повстанцам оказывает советская авиация, превознося при этом усилия англо-американцев. Очевидно, таким образом, что эта организация готовится выступить против Красной армии… Распускаются также слухи о том, что Польская армия [польские части под советским командованием][315] — это советские агенты, не имеющие ничего общего с национальными интересами Польши»[316].

После завершения восстания — Варшава к тому времени была сожжена дотла, руководители польского подполья мертвы или брошены в концлагеря, 200 тысяч поляков погибли — тон информационных сообщений из Польши, а также докладов Берии Сталину стал еще жестче. 1 ноября 1944 года Берия подал Сталину докладную записку, в которой описывалась «антисоветская деятельность националистических и бандитских организаций белополяков», под которыми имелись в виду подразделения Армии Крайовой[317]. В том же месяце советское войсковое командование рекомендовало «усилить подавление» польских партизан. Для борьбы с польским Сопротивлением с фронта снимались красноармейцы, вызывались дополнительные части НКВД, мобилизовались кадры новых спецслужб Польши[318]. В результате этих усилий к третьей неделе ноября были арестованы 3692 бойца Армии Крайовой, а к 1 декабря их число достигло 5069[319].

Битва за столицу ожесточила польское общество. Многие из тех, кто прежде надеялся на романтическое и триумфальное завершение войны, теперь впали в нигилизм. Впоследствии Варшавское восстание запомнится как последний героический бой за польскую независимость, а его вожди станут героями — сначала антикоммунистического подполья, а потом и посткоммунистического государства. Современная Варшава изобилует монументами, посвященными восстанию, а улицы города носят имена его героев. Но зимой 1944–1945 годов, по мере того как жизнь в разрушенной польской столице угасала, а Красная армия вела себя все более жестоко, это вооруженное выступление повсеместно считалось ужасной ошибкой. Когда разразилось восстание, Анджей Пануфник, композитор-патриот, находился за городом, ухаживая за больной матерью. Когда его отец вернулся из Варшавы и начал рассказывать о «героическом самопожертвовании мужчин, женщин и детей», Пануфник сразу же понял, что «восстание было чудовищным промахом, основанным на ложных ожиданиях того, будто русские нам помогут»[320]. Шимон Божко, поляк, служивший в польской дивизии Красной армии, в последние дни восстания наблюдал пожар Варшавы с противоположной стороны реки. «Казалось, что мой мир рухнул, — вспоминал он позже. — Здесь не было никакой политики, только дурные предчувствия»[321]. По словам историка Анджея Фриске, провал восстания «породил глубочайшее разочарование, кризис доверия к Западу и осознание глубочайшей зависимости страны от России»[322].