Желтая долина, или Поющие в терновнике 4

И удивительно проснувшись через несколько часов, Лион поверил в то, что сон был вещим…

Так оно и случилось на самом деле: Джастина никогда ни единым словом не обмолвилась ни о той поездке в Лондон, ни о загадочной смерти соседа, аббата О'Коннера, ни о роли в этой истории его, Лиона Хартгейма…

Правда, иногда вспоминая покойного аббата, она не могла сдержать в себе раздражения к этому человеку, но, тем не менее, никогда не давала понять, что раздражение это каким-то образом связано с той историей…

IV. ОКСФОРД Питер

Первые дни после возвращения из Лондона Лион находился в оглушенном состоянии. Он не сразу понимал, о чем его спрашивают, когда к нему обращались. А отвечал отрывисто, коротко и однозначно.

Болезнь свалила Лиона, когда он сидел за письменным столом с ручкой в руке. До этого он долгие десятилетия, с раннего детства, серьезно никогда и ничем не болел. И даже боли в сердце, которые он стал ощущать года два назад, ничему его не научили.

Как любой человек, который привык себя чувствовать всегда здоровым, он даже не допускал мысли о том, что когда-нибудь может заболеть. Но на этот раз все было очень серьезно. И этот случай его просто обескуражил.

Нельзя сказать, что Лион боялся смерти. Ведь он уже давно понял, что карьера его закончилась. И если он не успел осуществить всех своих юношеских мечтаний, то сказать о том, что ничего не достиг в этой жизни, он, конечно же, не мог. Но последние события всколыхнули его, и он был полон планов на будущее. Ему уже порядком надоело это добровольное изгнание, он был в конец измучен бездеятельностью, и его не покидало чувство, будто его изолировали от общества, изгнали, вышвырнули на свалку.

Первая же попытка изменить ход событий ни к чему хорошему ни привела. Но не в характере Лиона было сдаваться. Когда болезнь сковала его, он был всецело во власти лишь одного желания – взять реванш перед тем как уйти навсегда.

И началась борьба. У Лиона не было сил позвать на помощь. Он лежал один в своем кабинете. Невыносимая боль сковала все его тело, ему было тяжело дышать, в голове помутилось, перед глазами поплыли темные пятна. Боль стискивала его горло, упиралась коленом в грудь, будто пытаясь его задушить.

«Конечно, это смерть пробралась ко мне в кабинет и навалилась на меня», – пронеслась в его голове малодушная мысль. Но он не хотел умирать, он сопротивлялся, и завязалась жестокая схватка. Нервы натянулись, кровь быстрее потекла в жилах, мозг затрепетал.

Но внезапно поняв, что ему не одолеть своего противника, Лион разжал руки, с трудом сделал два шага, ничком упал на диван и больше противился страшным объятиям.

В этот момент на него снизошел покой – дало о себе знать перенапряжение; он гнал от себя все страшные впечатления от последней поездки в Лондон, он старался не вспоминать ни аббата Джона О'Коннера, ни разговоры с ним. Ему было стыдно – стыдно перед самим собой. Как это так – он, взрослый, так много повидавший на своем веку человек пошел на поводу у этого аббата, и О'Коннер при помощи немудреных софизмов завладел его разумом…

Но потом сознание куда-то ушло, и Лион перестал что-либо испытывать, чувствовать и даже думать. Исчезли страдания, мучительные мысли, переживания и затаенные страхи – ему казалось, что он летит куда-то вниз, в бездонный, черный колодец…

Вскоре он очнулся. Сколько времени прошло – час, два, сутки? А может быть целая вечность? Лион не мог ответить на этот вопрос – впрочем, он и не ставил его перед собой.

Он перевел глаза направо и увидел Джастину – она сидела у изголовья и с тревогой вглядывалась в глаза мужа.

– Что с тобой? Лион вздохнул.

– Я отвратительно себя чувствую…

– Да на тебе просто лица нет! – воскликнула Джастина, но тут же добавила, – с тех пор, как ты вернулся из Лондона…

Она не договорила, однако Лион прекрасно понял, что именно она хотела сказать; когда живешь с человеком так долго, нет нужды оттачивать каждую фразу, можно быть уверенным, что тебя поймут…

Лион, несмело повернувшись к ней – при этом в шейном позвонке его что-то хрустнуло, произнес:

– Я болен, и теперь, как никогда, понимаю, что это – наказание…

– Но за что?

Тяжело вздохнув, Лион продолжал:

– Я, пожилой человек, который всю жизнь гордился, что обладает рациональным мышлением, дал себя одурачить!

Джастина невесело вздохнула.

Лион, снедаемый угрызениями совести, чувствовал в себе острейшую потребность исповедаться, унизить себя и молить о прощении.

– Да, я грешен, и за это наказан. Нет, Джастина, я не говорю о своем теперешнем самочувствии. Я говорю о том состоянии душевной муки, в котором…

И он махнул рукой – что, мол, рассказывать – неужели и так не понятно? Джастина протянула ему стакан:

– Выпей воды, и тебе сразу же станет легче. Пристыженный своим недавним поведением, Лион, не желая расстраивать жену, залпом опорожнил весь стакан. В воде, судя по всему, было снотворное. Оно мягким, обволакивающим теплом растеклось по всему его телу, и, перед тем как заснуть, Лион вновь ощутил прилив чувствительности.

– Выслушай меня…

Джастина внимательно посмотрела на мужа и мягко возразила: