Желтая лихорадка

Кати печатает новую заметку. Она уже забыла историю с детскими льготными билетами, теперь она вместе с будущей молодой мамой Хорватне возмущается поведением доктора Рудольфа Химеша, участкового акушера-гинеколога. Хорватне с минуты на минуту ждет первенца. Она прилежно ходила на ежемесячные консультации, каждый раз платила доктору по пятьсот форинтов за визит. «Завтра я уезжаю в отпуск», — с улыбкой сообщил ей доктор Химеш и в очередной раз положил в карман полтысячи. Разве не мог он месяца за два до ухода в отпуск передать будущую маму Хорватне другому врачу? Ведь бросить молодую женщину накануне родов — разве это не такое же преступление, как оставить без помощи сбитого машиной пешехода? И теперь она, Кати, и есть та самая молодая женщина, еще недавно спокойно и радостно ждавшая своего первенца, а теперь испуганная, растерянная… Но она и журналистка, страстно требующая соблюдения этических норм.

Однако пришедшие к ней письма с жалобами она не только обнародует и прокомментирует, а поможет и делом. Она звонит в Бюро путешествий, выслушивает агрессивные возражения («Не ошибается тот, кто ничего не делает, что у вас, газетчиков, из-под пера одни только шедевры рождаются?») и наглые протесты («Как это дело вообще к вам попало? Почему жалобщица не пришла ко мне?»), узнает, что молодой человек, отказавший в льготных билетах, «ну, может быть, чуточку был нетерпелив по отношению к пассажирам, но вообще он очень хороший работник» и что разницу в стоимости билетов школьникам перешлют.

Кати звонит Агнешке по поводу поступка доктора Химеша. «Какая же я свинья, — думает она, набирая номер, — раз в тысячу лет удосуживаюсь позвонить подруге, и только если нужна ее помощь». («Как некрасиво, — думает в другой раз Агнеш, набирая Катин номер, — что я названиваю ей, только если у кого-то из моих больных неприятности». Но ведь дружба потому и называется дружбой, что во фразе «Как дела? Можешь помочь?» заключен и такой смысл: думаю о тебе, верю в тебя, во всем на тебя рассчитываю, и мой звонок означает, что снова замкнута цепь, по которой течет ток нашей привязанности друг к другу.)

Кати кладет трубку. Агнеш дает распоряжение: немедленно положить оставленную доктором Химешем на произвол судьбы роженицу в родильное отделение больницы Святой Каталины.

Какая же я счастливая! — снова думает Кати. Иштван вырос хорошим человеком, стал талантливым историком. И Яни — такой милый, ласковый. Лишь иногда кольнет в сердце: а ведь был когда-то в ее жизни другой человек, Иштван Ач, но его унесла война…

Едва открыла дверь редакции — секретарь главного поспешила ей сообщить:

— Шеф дважды спрашивал о вас, идите прямо к нему.

Главный принял вежливо, указал на кресло подле журнального столика. Сам сел напротив. На столике между ними — толстая папка. Колтаи развязывает тесемки.

— Я пригласил тебя в связи с «Окнами». — Он вытаскивает из досье длинное письмо и целую пачку газетных вырезок. Это Катины «Окна».

— Письмо «сверху». Твоя последняя статья о некоем Михае Рабиане очень не понравилась «там».

— Правда? — удивляется Кати. — И почему же?

— Вот ты пишешь: «Именем детей, больных, всех пешеходов и других участников дорожного движения, именем всех, кому грозит опасность, я с возмущением требую: ни через два года, ни через двадцать лет не возвращайте Михаю Рабиану водительские права».

— Кто это подчеркнул?

— Прочти, и все поймешь. — Он протягивает ей письмо.