Желтая лихорадка

— Откуда я могу знать, что гражданке Морвайне семьдесят восемь? Вы у себя в газете писать умеете, так и написали бы за нее апелляцию!

— Апелляцию? Это кому же? Их превосходительству жилконторе? Или их светлости жилуправлению? «Нижайше просим вас…» — так, что ли?

— Вы с нами не шуткуйте.

— А мы и не шуткуем, — говорит твердо Кати. — И потому немедленно исправьте свою ошибку, пошлите гражданке Морвайне новое письмо. Иначе…

А что иначе? — думает Кати. Да ничего. Если доктор права Пушкашне струхнет, они оставят старушку Морвайне в покое. А нет — начнутся придирки, новые угрозы, судебные иски, апелляции, затраты на гербовые марки — и волнения, волнения. И пока идет вся эта возня, квартира Морвайне действительно может освободиться… А что будет с господином доктором Химешем? Да ничего. Если Хорватне счастливо разрешится от бремени, ей и в голову не придет передавать дело Химеша в этическую комиссию Минздрава, не подумает она о следующих пациентках такого доктора. А если и комиссия! «Ай-я-яй, ну как же это вы! Нехорошо, доктор, нельзя такого допускать… чтобы нас критиковали в прессе…»

Катицу охватила усталость. И бессилие. Ну кто она такая, чтобы идти войной на химешей и пушкашей?! Какое ей дело до грубых, черствых чиновников? Можешь мести этот мусор, пока не задохнешься в нем!

Она примет предложение Колтаи. Хватит, надоело сражаться с ветряными мельницами. Надоело, что за любую работу ее могут шпынять такие вот Балажи Ивани. Будет редактировать воскресное приложение: выкройки, рецепты венгерской кухни, педагогические советы (детки, подарим мамам на 8-е Марта маленькую птичку из сваренного вкрутую яйца!). Полезные советы кролиководам…

Кати встала и заперла на ключ ящики стола. Позвонила в секретариат: сегодня ее не будет. Надо посоветоваться с Яни, сегодня же. Дневным автобусом она съездит в обсерваторию.

СОСЕДИ ПО ДАЧЕ

Норберт Жилле казался лет на двадцать моложе своего возраста. Жилистый, подвижный, он даже зимой ходил без головного убора, по утрам и вечерам регулярно делал гимнастику, умывался холодной водой. Ел мало: и потому, что боялся пополнеть, и потому, что не хватало денег. Был он вдовцом, не имел ни детей, ни собаки. Единственный родственник, племянник Эден, выгнал его, когда семидесятидевятилетний Норберт, выйдя из тюрьмы, наведался к нему. Сам Эден к тому времени уже вполне оправился после собственной отсидки. Теперь он был всеми уважаемый участковый врач села Харшаштаня и пришел в неописуемую ярость, когда Норберт к нему заявился.

— Если бы ты умел шевелить мозгами, дорогой дядюшка, я бы никогда не засыпался!

— Я тут ни при чем. Поверь мне, — защищался как мог испуганный Норберт. — Это дурень Татар предъявил не там, где надо, образцы камня.

— Татар — дурень, Паланкаи — дурень!.. Дурнем в этом деле был лишь один человек — это ты, дорогой дядя! Ну как ты мог связаться с этой бандой? Я же сказал Эмилю, чтобы он убирался к черту, но тебе снова захотелось разбогатеть!

— Видишь ли, по идее на том деле вообще нельзя было засыпаться. Замысел был безупречен.

— Ладно. Допустим так. Сколько ты отсидел?

— Много.

— И чем думаешь заняться дальше?

— Поживу здесь, у тебя.

— Здесь — нет, — сказал Эден. — Здесь я всеми уважаемый врач. Ученый человек. И вообще, как ты меня разыскал?

— Связи-то у меня сохранились. В ЦК профсоюза медиков, — скромно ответствовал Норберт.

— Вот тебе сто форинтов, исчезни, и как можно скорее.

В придачу к сотне форинтов Эден, добрая душа, дал ему на дорогу сверток с краюхой белого хлеба, четырьмя ломтями жареной грудинки и горьким перцем в целлофановом пакетике. В поезде Норберт, расстелив на коленях чистый носовой платок, достал из кармана складной нож, разложил на платке провизию и принялся закусывать. Напротив сидел приветливого вида мужчина лет пятидесяти и печально смотрел на ломтики грудинки. Жилле с готовностью пригласил его к трапезе. Закусив, они отправились в вагон-ресторан, где спутник Норберта заплатил за пиво и палинку. Его звали Перестеги, или так он пожелал именоваться. По роду занятий профессиональный мошенник, только что вышел из тюрьмы. В Будапеште он жить не захотел и предложил снять на двоих комнату в пригородном поселке Эрд.

Так это началось.

Вот уже три года Норберт Жилле с весны до осени, до ноябрьских туманов и мокрого снега, бродил по Будайским горам и предместьям столицы. По тем улицам дачных поселков, где велись какие-нибудь инженерные работы (например, проводили газ, водопровод) или ремонтировали дорожное покрытие. Норберт звонил в особняки, дачки и представлялся:

— Доктор Норберт Жилле, госсекретарь в отставке. Извините за беспокойство, дорогой сосед…