Желтая лихорадка

Кислород в лифте уже был на исходе. Дети кричали, плакали, кто-то молился богу. И вдруг одна женщина как закричит, словно сумасшедшая. Выхватила из рук лифтера фонарик, схватила этого белобрысого бразильца за руку и повернула ее так, что на локте можно было увидеть большую родинку.

«Смотрите все! — закричала она. — Я узнала его! Я сразу поняла, как только эту родинку увидела. Это он, он в концлагере вырывал у нас золотые зубы. Убийца!»

«Неправда, мой муж родился в Бразилии. Он никогда не служил в концлагере. Он никогда не был в Европе!»

«Был, был! Я его узнала! Это он!»

Что тут началось! Белобрысый бразилец орал, чтобы ему немедленно дали еды, его жена клялась, что он никогда не бывал в Европе, и умоляла голландку отдать свой кусочек хлеба, иначе он умрет. Бывшая узница концлагеря кричала, что он был надсмотрщиком, это он сломал челюсть ее отцу.

Голландка раскрыла сумочку и достала кусок хлеба, аккуратно завернутый в бумажную салфетку.

«Как вам не стыдно давать хлеб убийце!»

«Вернется мой брат, его привезут из лагеря, а он голодный!» — как безумная закричала голландка и протянула хлеб белобрысому.

Свет вспыхнул внезапно. На шестом этаже, где был ресторан, дверь открылась. Бразилец швырнул хлеб в угол, грубо оттолкнул жену и выскочил из лифта…

Никогда больше не буду сопровождать туристов. Хватит с меня пенсии… Прошу вас, Иштван, скажите вашей матушке, что я целую ее и приветствую. Я еще раз обязательно навещу вас.

— Наконец-то, — облегченно восклицает Эдина, когда дверь за Гизелой Керн закрывается. — Сколько всего она тут наговорила! Пойдем, зайчик мой, погрызем чего-нибудь!

Эдина угощает Иштвана бутербродами, затем принимается гладить его по голове, ласково дергает за ухо, за нос.

Что общего у меня с этой шальной девицей?! — думает Иштван.

ВСТРЕЧА

— Ну, если на то пошло, в тюрьме не так уж и плохо. Офицер-воспитатель, беседы, дискуссии, кино. Раз в неделю книга из библиотеки. У меня было даже время «Войну и мир» прочитать. И основательно проштудировать учебник греческой мифологии. Четыре года пролетели, как одно мгновение. И теперь я работаю по специальности. Конечно, ты-то нищий, у тебя нет никакой профессии. Уж не собираешься ли ты преподавать японский язык? А, Эмилио, ты вообще-то знаешь хоть немножко японский?

— Ради бога, потише, еще кто-нибудь услышит!

— Да не ной ты, будто застрявший в дереве червь! Будь мужчиной. Эти, если и услышат что-нибудь, ничего не поймут, они пьяные в стельку, как сапожники. Ну, давай твой стакан, чего это у тебя руки дрожат? Сделать такой трюк, как ты! Снимаю шляпу! Как обрадуется твой отец, когда увидит тебя живым и невредимым! А ты знаешь, он все время тебя вспоминает. И Лица! Конечно, она не такая красотка, как раньше, немножко располнела, но еще сойдет. Я срочно их извещу.

— Ты с ума сошел? Как это ты известишь их?

— Не хочешь — не буду!.. Да ладно, я пошутил, я твоего старика двадцать лет не видел, — захохотал Эден Жилле.

По шее Паланкаи заструились ручейки холодного пота. Жилле все еще ржал, и рука его дрожала от смеха, и он лил коньяк мимо стакана.

— Я, как тебя увидел, едва на ногах устоял. «Антал Кашш-Сухаи, товарищ доктор. Это наш кадр! Руководитель новой административной группы. A coming man[23]. Выдвиженец. Он сменит Матёфи, тот уходит на пенсию»… Председатель исполкома — ну, тот, у которого морда, как лиловая луковица, маленький такой, толстенький, того и гляди удар хватит, — уже две недели только и думает, что за человека нам прислала область, да с такой анкетой, да с такой характеристикой! Эмилио, а ты что, в самом деле умеешь петь?

— Нет, я только организовал хоровой кружок «Пава» и руковожу им идейно. А сам не пою, — скромно сказал Паланкаи.

— Потрясающе! Наш любимый председатель сельсовета, Петнехази, сегодня чуть свет раз пятнадцать позвонил жене председателя кооператива. Обсуждал с ней, сколько маковых пирогов испечь и как зажарить поросенка. Ведь к нам едет товарищ Кашш из области, награжденный «Орденом труда» бронзовой степени и почетным знаком «За социалистическую культуру», окончивший с красным дипломом множество всяких академий. Словом, едет чудо-кадр наводить порядок, человек с чистыми руками и холодным сердцем, несравненный, сверхумный, такой, каких свет не видывал, уж он-то разберется, кто тут тайно варит самогон и незаконно экспроприирует чужую собственность… Итак, к нам едет ревизор. Как у Гоголя. И этим ревизором оказывается — кто бы вы думали? — Эмилио Паланкаи! Он же доктор Кашш! Эмилио, ради бога, открой мне тайну: как это тебе удалось?

— Не ори! — буркнул Паланкаи. — Кто же мог знать, что ты здесь участковым врачом. Почему не умотал на Запад? Там врачи хорошо живут.

— Так, как здесь, не живут, — осклабился Жилле. — А вот ты почему не убрался ко всем чертям? Куда-нибудь во Вьетнам или в Иностранный легион?