Желтая лихорадка

— Агнеш! Ты великолепна! Ни капельки не переменилась. Опыт таких, как ты, замечательных врачей и нужен нашему институту. Врачей, стоящих у постели больного. Нобелевские лауреаты обрабатывают экспериментальные материалы, миллионы данных, собранные компьютерами. Но есть практикующие врачи, которых не гипнотизируют усредненные данные и статистические кривые. Порознь, каждый в отдельности, делают они свою повседневную работу, не зная о наблюдениях и выводах соседа, не имея возможности сообщать друг другу о новых проблемах, о побочных действиях испытываемого препарата или метода. Сегодня каждый практикующий врач знает или должен знать, что во время лечения тетраном нельзя давать пациенту молочных продуктов, потому что они снижают действие препарата до нуля. А пока это не выявили, все думали, что возбудитель болезни просто резистентен к тетрану. Японские врачи-практики, или, как ты говоришь, рядовые солдаты медицины, обнаружили это впервые в результате своей повседневной работы. Наверняка и у тебя есть сотни подобных собственных наблюдений, за которые тебе были, бы признательны остальные твои коллеги. Я знаю, твой младший брат, Франсуа Чаплар, — профессор в Париже. Мы получили в дар от его института шесть отлично оборудованных специальными аппаратами больничных коек. Три из них мы можем передать твоему отделению, и через месяц ты напишешь в моем журнале об опыте их использования в наших условиях…

Ровно через пятнадцать минут Агнеш вышла из приемной Марии Орлаи. На прощание Мария дала ей три свежих номера «Новостей терапии».

— Познакомься с нашим журналом. Жду.

В комнату секретарш уже входил новый посетитель, чье время было тринадцать сорок пять. Агнеш не могла объяснить себе, отчего у нее вдруг испортилось настроение. Нажимая на кнопку лифта, она вдруг подумала, что угодила в западню и, кажется, предала Катицу.

ЛИФТ

В комнате Иштвана звонит телефон. Он снимает трубку, но в этот момент Эдина, стоя у него за спиной, целует его в шею.

— Да перестань же ты! — Иштвану и смешно, и щекотно. — Мама, это ты?

Эдина усаживается на столешницу, прямо на стопку машинописных страниц, и принимается болтать ногами. Безалаберна, но хороша! — думает Иштван и говорит в трубку:

— Едешь? Куда? Сегодня не вернешься? Понял, завтра. Да, дома… Весь день.

— И вечером, и даже ночью! — добавляет басом Эдина.

— Не поняла, Иштван, что ты там сказал?

— Буду дома.

— Иштванка, вчера письмо пришло от некой Андрашне Экеш[22]. Она зайдет к нам сегодня. Ты извинись за меня, скажи, что я жду ее в понедельник или во вторник. Спасибо. Привет!

— Ни для какой Экешне нас дома нет! Выпьем, закусим и — в постельку. И до утра не высунем ноги, — поет Эдина, щекоча Иштвана. — У тебя гениальная семья. А моя мамончик, увы, целыми днями торчит дома, как клуша.

— Позвони ей.

— Зачем?

— Вдруг ты только завтра заявишься домой? Предупреди.

— Вот еще! Зачем же так баловать предков?! Первые четыре дня они еще наверняка не побегут в милицию… — И она корчит такую забавную рожицу, что невозможно на нее сердиться. Он смеется и тогда, когда Эдина принимается украшать его комнату.

— Очень уж серая у тебя хата. До тебя у меня был один хахаль, медик, так он в спирту лошадиную ногу держал и человечью пуповину. Очень хорошо смотрелось… А на черные переплеты этим вот книженциям мы наклеим красные кружочки.

— Не-е! Эти ты не трогай.

— Не мешай! Кто из нас изучает дизайн — я или ты?

Ужин тоже готовит Эдина. Перевернув на кухне все вверх дном, она настрогала гору бутербродов с ветчиной и колбасой салями и сочинила какое-то отвратительное пойло из джина, томатного сока, молотого перца и ломтиков лимона.

— Похоже на коктейль «Кровавая Мэри»? Может, добавить красного перца?

Он начинает раздевать Эдину, гладит ее по волосам, как вдруг раздается звонок в дверь.

— Не выходи! — шепчет Эдина.

— Надо бы взглянуть, кто там.

— Ты такой любопытный?

— Ты же слышала, к матери должны прийти. Запишу, что попросят ей передать.

— А почему ты не заведешь себе телефонный автоответчик? Папа в прошлом году привез такой из Кёльна.

— Ладно. Пусти.

— Если откроешь дверь — поссоримся навеки!

— Эдина, не дурачься.

После второго, уже короткого, звоночка Иштван снимает с плеча ее руку, выходит в переднюю и выглядывает в окно. Перед дверью на галерее стоит седая женщина, опираясь на перила.

— Я — Андрашне Экеш.

— Да, да, входите, пожалуйста. Мама весьма сожалеет… она просила вам передать…

Гостья вглядывается в его лицо и всплескивает руками:

— Боже милостивый, Иштван Ач! То есть, конечно, сын Иштвана Ача. Но так похож!

— Вы… вы знали моего отца?

— Еще бы! Мы же с вашей матушкой в шляпном салоне Галфаине вместе работали… Она мне жизнь спасла — достала документы на имя беженки. А мое настоящее имя Гизела Керн.

— Да, я слышал о вас. Проходите, садитесь.

— Иштванка, ты скоро? — хнычет в спальне Эдина.

— Не буду мешать, извините ради бога! — смущается гостья. — Я в другой раз зайду.

— Ну что вы! Проходите, пожалуйста.