Желтая лихорадка

— Да я и пришла-то, чтобы поблагодарить вашу маму… Передайте ей, пожалуйста, большое спасибо за помощь моей тете. Вдова Морвайне ее зовут. Ей семьдесят шесть, а ее хотели выселить из квартиры. Я вот тут подарочек маленький вашей маме принесла.

— Иштван! — снова доносится из спальни.

Ач-младший краснеет.

Почти насильно он проводит гостью в комнату, усаживает в кресло. Экешне достает из сумки конверт и вынимает любительскую фотографию.

— У Кати наверняка тоже есть такая, но мало ли… А я на днях старые бумаги перебирала и нашла ее. Снимали вскоре после того, как в наше убежище угодила бомба.

Иштван бледнеет.

— Это мой отец? — он показывает на человека в белом халате.

— Да. Доктор Ач — справа. Двое других мне незнакомы.

— Так вот каким он был! — говорит Иштван, чувствуя, что к горлу подкатывает комок.

— Вы никогда не видели этого снимка?

— У нас нет ни одной фотографии отца. Ни одной.

— Не может быть!

— Все его бумаги находились в больнице Святой Каталины, в его кабинете. Нилашисты разорвали и выбросили его документы, бумаги, книги. Мама рассказывала, что потом они собирались сфотографироваться, но он скоропостижно умер. Незадолго до того, как я родился. И не осталось ни одной его фотографии.

— А у его родных? А детские снимки?

— У него не было родных, он же сирота, — проговорил Иштван, все еще не в силах выпустить фото из рук.

— Ну точь-в-точь был как вы. Даже голос. Вам сколько лет сейчас, Иштван?

— Двадцать восемь.

— Ему столько же тогда было.

— Знаю, знаю.

Открывается дверь, в комнату входит Эдина: волосы по плечам, красный кружевной халат.

— Позвольте представить вам мою подругу. Эдина, принеси, пожалуйста, бутерброды и апельсиновый сок.

Эдина недовольно морщит нос. Экешне снова смущается:

— Я приду в следующий раз, когда Кати дома будет.

— Целую ручку! — спешит попрощаться Эдина.

— Если у вас есть время, побудьте, пожалуйста, еще немножко. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы что-нибудь рассказали о моем отце. Все равно что! Мне так хочется знать о нем все-все!

— К сожалению, я о вашем отце не много знаю. Слышала, что был он очень хорошим врачом. Больные его любили. И смелым был. Когда нилашисты пришли за ним, бежал через часовню при больнице.

— Да, это я тоже знаю. Но хотелось бы побольше подробностей. Обо всем, что происходило тогда. Вокруг него. Я хочу понять, как могла настолько, деформироваться человеческая душа и почему фашизм еще и сегодня творит столько зла…

Эдина вносит в комнату большое блюдо с бутербродами и безмолвно садится.

— Лучше бы все это позабыть, дорогой Иштван.

— Не знаю. Не уверен. Будущее не построишь, пока не поймешь прошлого.

— Не это важно, главное — чтобы новые поколения шли дальше, вперед. Мой дедушка, помню, постоянно рассказывал, как еще его отец воевал в революцию 1848 года, у генерала Клапки. А мой отец был ранен в первую мировую под Добердо. Но когда это было! И кому это сейчас интересно?

— Все это продолжает жить в наших генах, в нашем сознании и наших предрассудках. Если позволите, я сам навещу вас. С магнитофоном. Чтобы вы рассказали, как там у вас шла работа в шляпном салоне. И что случилось с вашей собственной семьей. Раны нагнаиваются, если их не очистить, не установить вину, ответственность. Нужно писать…

— Нет, Иштван Ач! Не делайте этого. Дайте мертвым покой. Хватит мести. Так никогда этому не будет конца. Господи, неужели конца не будет?

— Простите меня! — опомнился Иштван. — Я не хотел вас обидеть.

— Да что вы! Вы не обидели меня. Только все это так свежо…

Иштван непонимающе смотрит на гостью: свежо? Теперь? После стольких лет?

— Вы дрожите!

— Ничего. Все пройдет. И это тоже. — Экешне, она же Гизела Керн, вытирает платком мокрое от слез лицо. — Мне вдруг почудилось, что не вы, а ваш отец сейчас стоит передо мной. О господи! Слишком тяжелы для меня такие потрясения. Но если хотите, вам я расскажу. На прошлой неделе это случилось. Вы знаете, я гидом сейчас работаю. По образованию я учительница, много лет проработала в сельской школе, вела немецкий, испанский, французский. Там, в селе, и замуж вышла. Но потом муж мой умер, и я переехала в Будапешт. А во время летних каникул сопровождаю туристские группы. Бывают такие «туры памяти»: Лидице, Освенцим, Орадур и другие подобные места. Знаете?

— Да.

— Словом, была у меня на днях такая поездка. Забор из колючей проволоки, бараки, крематорий, общие могилы. На могилах — цветы, горящие лампадки. За оградой лагеря — музей: фотографии, детские рисунки, куча детских игрушек. Зубы, детские очки. И волосы. Целая гора волос — белокурых, русых, черных. Перед музеем — автостоянка, поодаль — буфет, парк с плавательным бассейном, пруд с прогулочными лодками. За прудом девятиэтажный отель, чтобы приехавшие сюда издалека могли и отдохнуть. Думаю, отели есть и в Мекке и в Лурде, даже на поле Ватерлоо. Ведь мир — сплошные поля сражений и кладбища. Отель наш был «суперлюкс», кухня первоклассная. Персонал на восьми языках говорит. Мы приехали автобусом, без ночевки, и должны были только пообедать в ресторане при отеле. И вот тут случилось…