Желтая линия

– Что значит «привык»? – Я с недоумением покосился на него.

– Просто привык. Мы ведь давно встречаемся, с того самого дня. Только раньше это было незаконно, а теперь... Наверно, тоже незаконно. У нее первое холо, она не имеет права заводить семью. Вот, ждем.

– Семью? – остолбенел я. – Щербатин, я не ослышался?

Он с досадой вздохнул:

– Беня, я ведь делюсь с тобой единственной радостью. А ты рожу перекосил.

– Нет-нет, все нормально, – пробормотал я. – Поздравляю. Просто неожиданно как-то...

– Знаю, почему ты глаза выпучил. Только зря. Она не совсем такая, как остальные. У нее тут никого нет, кроме меня. Были родители, с которыми она сюда прибыла из какого-то отдаленного мира. Пропали – то ли погибли, то ли просто потерялись. Ей просто нужен близкий человек, а не мое высокое холо.

– Да я про холо и не заикался...

– Я не могу ее бросить. Да и не хочу. Нам всем нужен близкий человек. Тебе, кстати, тоже.

Я промычал что-то утвердительное, продолжая изумляться. Влюбленный Щербатин – это так же противоестественно, как банановая роща в Антарктиде.

– Беня, а зачем мы сюда пришли? – произнес он через некоторое время.

– Хочешь уйти?

– Хочу.

– Подождем еще немного. Хочу посмотреть, как он улетит. И платочком вслед помахать.

– Интересно, у нас появится чувство родины? Вот проживем тут, скажем, лет двадцать... Потом переберемся в другое место. Будем ли скучать по этим краям?

– Вряд ли. Все места и края одинаковые, мы даже не увидим разницы. Будем жить точно так же.

– Это точно. Вот и Водавия скоро станет такой же одинаковой. Понастроят казарм, проведут подземку...

– Кажется, погрузка кончилась. Наверно, скоро взлет.

– Не знаю. Должна быть заправка, проверка систем, продувка, прокачка – что там еще? Это ж не такси.

– Не знаю, как насчет продувки, а люди уже внутри. Подождем еще немного.

Мы стояли, вцепившись в проволоку забора, и смотрели, как темнеет вдали громоздкая туша звездолета. Ничего не происходило, корабль стоял в полном одиночестве. Люди словно забыли о нем.

– Ну все, пошли, – сказал Щербатин.

– Пошли.

Наша совесть была спокойна. Отправка спецрейса на Водавию не обошлась без нас, а большего мы и не желали.

Мы выходили через складскую зону, застроенную длинными и однообразными панельными корпусами. Здесь было безлюдно, разве что встречался иногда погрузчик, тарахтящий среди гулких проездов.

– Все-таки зря мы не подождали, – сказал я. – Хотелось увидеть, как он взлетит.

– Вечером по инфоканалу увидишь.

И в ту же секунду дрогнул воздух. Низкий гул перешел в свист, от которого про спине побежали мурашки. Звездолет стартовал. Мы обернулись и увидели, как огненная струя, вся окутанная дымом, вырастает над крышами складов.

– Вот и посмотрели, – сказал Щербатин. – Полетел, голубь сизокрылый.

– Что б ты навернулся... – пробормотал я.

– Все-таки я бы слетал на денек, чтобы... – начал было Щербатин и вдруг судорожно схватил меня за рукав. – Смотри!

– Вижу, – прошептал я.

Яркая звездочка на вершине огненной струи вдруг распухла, потеряла четкость и потонула в облачке дыма. Словно щупальца осьминога, во все стороны протянулись дымные следы падающих обломков. Через несколько секунд донесся приглушенный вздох взрыва.

– Беня, он взорвался! – заорал Щербатин. – Ты видел? Он разлетелся на куски!

– Да видел я! – Я не отрывал взгляда от обломков, которые продолжали падать, кувыркаясь и разваливаясь на еще более мелкие кусочки.

Мне стало страшно. Показалось, что мое тихое проклятие вслед улетающему транспорту обрело силу и подействовало.

– Ну, нет слов! – не мог успокоиться Щербатин. – Ты видел? Бах – и на куски!

– Идем отсюда, – сказал я. – Не нужно, чтобы нас тут видели.

– Да кто нас увидит?

– Не знаю. Идем скорее.

У меня бешено стучало сердце. Два ивенка приходят в порт, чтобы посмотреть, как улетает транспорт на Водавию. И транспорт взрывается. Как ни крути, а все выглядит подозрительно. Лучше убраться подальше, пока нас не засекли. Странно, что Щербатин этого не понимает.

Мы прибавили шагу, надеясь поскорей выйти в людное место, сесть в аэровагон или опуститься в подземку, затеряться в толпе. Щербатин то и дело оглядывался, отставал, и ему приходилось меня нагонять. Вдобавок от возбуждения его разобрал словесный понос, он никак не мог замолчать.

– Скучные мы с тобой стали люди, – слышался за спиной его голос, неровный от быстрой ходьбы. – Добропорядочные граждане. Носим бумажки, кланяемся начальникам... Уже забыли, что в мире есть и войны и катастрофы. Даже мечтать разучились, ничего не видим впереди, кроме нового холо. Набиваем копилки, ждем прибавки к празднику. А ведь когда-то стреляли, жизнью рисковали. Мечтали мир покорить.

– То ли еще будет, – угрюмо ответил я. – Вот сейчас обженишься со своей служанкой и окончательно превратишься в домашнюю овощную культуру.

– Да при чем тут... – с досадой ответил он. – Любовь – это протест будням. Это единственная романтика, доступная нам.

– Когда, интересно, ты стал романтиком?

– Беня, я не называю себя поэтом, как ты. Но я бы на твоем месте влюблялся каждый день. Мне занятость не позволяет. Не могу забивать этим голову...