Желтая линия

– Вот они, специальные машины. – Я кивнул на ульдров.

– А как ты с ними общаешься?

– О-о, это очень просто, – сразу оживился я. И затем, найдя глазами ближайшего ульдра, рявкнул на него: – Ко мне!

Союзник подошел с большим булыжником в руках. Он с любопытством смотрел на нас и ухмылялся.

– Положи на землю! – скомандовал я. Он охотно послушался, бросив камень под ноги. – А теперь закрой глаза!

Он зажмурился, и я с размаху врезал палкой по волосатой смеющейся роже. Ульдр схватился за нее, заорал, но потом снова заухмылялся, схватил свой камень и потрусил прочь.

– Главное – вежливость и такт, – пояснил я Щербатину.

Он растерянно моргал, глядя то на меня, то на электродубинку.

– Я не верю своим глазам, – сокрушенно сказал он. – За что ты его?

– За нетленные ценности и за великие принципы. А ты как думал? Все работают, а он стоит тут, рожи корчит.

– Ну ты даешь... Беня, я тебя не узнаю.

– Постой здесь подольше, и ты тоже себя не узнаешь.

– Что с тобой творится? Вьетнамский синдром?

– Никакого синдрома. Нормальная рабочая обстановка. Ну а как у тебя успехи? Скоро станешь главнокомандующим?

– Не все сразу. – Щербатин загадочно улыбнулся.

Он повернулся к обширной панораме строительства и, кажется, залюбовался. Под нами стелился ровный склон холма, по которому катались строительные машины, тянулись трубы, суетились, как муравьи, сотни людей. На глазах кусочек дикой природы превращался в благоустроенный человеческий мир.

– Ты чувствуешь волнующую атмосферу колониальных войн, Беня? – восторженно проговорил Щербатин. – Есть в этом какая-то тайная прелесть. Замысловатый узор, сотканный из противоречий. Жестокость кровожадных аборигенов против холодного разума колонизаторов, дикарские обряды против достижений науки, соломенные хижины на пути у шагающих танков. И во всем – дух какой-то новизны, свежий ветер, музыка иной жизни...

– Тебе, Щербатин, только накачки перед новобранцами проводить... – пробормотал я. – Где нахватался этой лирики?

– Хорошая жратва и теплая постель иногда настраивают на лирический лад, Беня. Я думал, ты это знаешь. Бывает, после доброго ужина в кругу друзей начинаю задумываться – а не построить ли приют для ивенкских детей, чьих пап и мам размазали по земле наши штурмовики...

– Лучше построй приют для меня. В этих пластмассовых домах скапливается какой-то дрянной запах, кроме того, там любят селиться пауки и многоножки.

– Это плохо, – огорчился Щербатин. – Нам ведь тоже придется пожить в пластиковых домах.

– А чего вы вообще сюда приперлись?

– База теперь будет здесь.

– Это я слышал, но зачем?

– База тонет. Тонет в собственном дерьме.

– А если серьезно?

– Ты давно там не был? Там все залито водой. В нашей казарме уже по колено, оттуда всех выселили. База тонет в болоте.

– Но там же дренаж, каналы, насосы...

– Да-да, но все бесполезно. Такое чувство, что земля опускается. Был бы ты поэт, написал бы, что она не может нас больше терпеть.

– Так она и здесь может не утерпеть...

– Нет, здесь потерпит. Как-никак, сухое место на холме, крепкая почва, старые деревья. Никакой мелиорации не надо. Обустроимся – будет вообще хорошо.

– М-да, будет хорошо... – проговорил я, вспомнив пророчества дяди Коли.

– Этих обезьян отсюда, конечно, уберут. Пленных ивенков тоже перевезут куда подальше...

И тут мы оба замолкли, переглянувшись с недоумением. Что-то происходило. Ульдры один за одним бросали работу и замирали, прислушиваясь. Никто не ухмылялся, не дубасил приятелей, не кидался булыжниками. Они просто стояли и слушали. Никогда еще я не видел их такими смирными.

– Что это? – тихо проговорил Щербатин. – Ты слышишь?..

– Слышу, – так же тихо ответил я.

В воздухе возникла какая-то дрожь. Вернее, не дрожь, а глухие ритмичные удары, пока еще едва уловимые. Словно глубоко под землей стучали огромной свинцовой колотушкой. Но земля была спокойна, звук шел не из нее.

– Щербатин, что это? – Мне уже стало не по себе.

– Не знаю. – Он, похоже, испугался не меньше меня.

С ульдров понемногу сходило оцепенение. Они начали скулить, подпрыгивать, беспокойно перебегать с места на место. Некоторые падали на землю и зажимали уши кулаками. Они не находили себе места, словно кошки, учуявшие близость землетрясения.

По склону бегом поднимались несколько наших бойцов, тревожно перекликаясь на ходу.

– Что там такое? – крикнул я.

Мне не ответили. За спиной засвистели двигатели – от ворот поднялись в воздух один за другим четыре реаплана. Ульдры уже впадали в истерику, они визжали, бестолково бегали кругами, сталкиваясь и падая. Некоторые бросились к забору и полезли на него, но тут же спрыгнули и бросились обратно. Зарождалось коллективное сумасшествие.

– Команда «Крысолов» – общий сбор! – донесся истошный крик Отон-Лида.

Два десятка человек в зелено-голубых шлемах быстро собрались вокруг командира, надеясь хоть что-то понять.

– Двое в казармы за оружием! Остальные к периметру. За мной, бегом!

– Что творится? – загомонили бойцы.

– Ивенки! – заорал Отон-Лид. – Всем к периметру, бегом, бегом!