Желтая линия

Закидывая на спину мешок со Щербатиным, я едва сдержался, чтоб не заорать от боли. Некоторое время пришлось просто стоять с закрытыми глазами, пока не утих свист в ушах. Я успокаивал себя тем, что идти недолго, что дорога лежит через лес, а не болото. А там река, уютный берег...

Но я не ожидал, что лес кончится так быстро. Я прошел не более сотни шагов, когда увидел, что деревья впереди редеют. И там нас ждет, увы, не река, а самое что ни на есть гнусное болото – матово блестящее, прикрытое вонючей дымкой.

Я встал как вкопанный и несколько минут не двигался, тупо глядя перед собой. По голове звонким молотом била одна-единственная мысль: куда принесли нас мои дурные ноги? Где я мог сбиться с пути, в каком месте? Ведь здесь должна быть река, просто река, откуда вылезло это чертово болото?!

Щербатин за спиной беспокойно зашевелился, покашлял и, наконец, спросил:

– Почему стоим? Ты забыл дорогу?

– Нет, – отозвался я не своим голосом. – Не забыл. Все нормально, я просто прикидываю, как нам дальше лучше...

Щербатин промолчал, и я понял, что он мне не поверил. Не хватало только нам обоим впасть в панику. Сколько прошли, сколько промучились – и оказались не там!

Я продолжал стоять и хлопать глазами, словно ждал, что с неба упадет географическая карта с описанием маршрута и пожеланием доброго пути. Впрочем, и от карты было бы мало толку. Я не умею ходить по картам.

«Если не знаешь, куда идти, – размышлял я, – значит, нужно идти, куда нравится. В болото мне идти не нравится. Стало быть, пойду по лесу».

С этой мыслью я развернулся и уверенно зашагал вдоль края болота. Щербатин прокомментировал это горестным вздохом. Думаю, в эту минуту он видел меня насквозь со всеми моими мыслями и соображениями.

Идти по лесу было легко, но легкая жизнь не может продолжаться слишком долго. Вскоре сухая земля стала перемежаться пятнами сырости, участками, где ботинки выдавливали сквозь траву мутную жижу, обширными грязными лужами. Затем поредели деревья, сменяясь на стелющийся бледно-зеленый кустарник, и снова перед нами заблестела поверхность болота. И куда ни кинь взгляд – везде был этот ненавистный матовый блеск.

Я молча и спокойно, как автомат, выломал себе шест и шагнул в грязь. И даже не вздрогнул, когда холодная жижа сомкнулась вокруг ног. Щербатин виновато кряхтел за плечами – он бы охотно мне помог, но как?

Мир все бледнел и мерк вокруг меня, пока я вовсе не перестал его замечать. Все сократилось до небольшого пространства, в котором я сейчас существовал – выдергивал ноги из трясины, пробовал ее шестом, хватался за ветки, отплевывался от вонючей воды, снова выдергивал ноги... И уже давно исчезло ощущение, что я куда-то двигаюсь, мне казалось, что я просто толкусь в одной точке и в этом отныне мое жизненное предназначение.

Если б мне пришлось описывать последний круг ада, я знал бы, о чем и как писать.

– Слышишь? – Щербатин нервно зашевелился на спине. – Вроде как гудит что-то... Или нет? Гудит! Беня, это реаплан!

Туман не позволял нам видеть далеко. Да и пилот не разглядел бы нас, даже если бы пролетал прямо над нашими головами.

Я бросил шест и судорожно полез в карман за радиостанцией. Однако она развалилась у меня в руках на три части. Видимо, в свое время приняла на себя удар кулака или ботинка наших союзников.

– Твою мать! – зарычал я и с размаху всадил обломки в грязь под ногами.

– Зря ты так, – сказал Щербатин. – Может, ее как-то можно было собрать.

– Замолчи! – рявкнул я.

– Беня, ну я же не виноват...

– Молчи, тебе сказано! – Я схватил шест и двинулся дальше, с яростью выдергивая ноги из грязи.

– Знаешь, у меня в танке как-то раз сломалась рация, – заговорил Щербатин через некоторое время. – Я без нее все равно что глухой. Стою и не знаю, что делать. Потом вижу – все вперед поперлись, ну и я за ними. А потом слышу, кто-то мне по корпусу молотит. Какой-то офицер палкой долбит, кричит, а ничего ж не слышно... Я разворачиваю объективы – вижу, у меня на ноге пехотинец висит. Раненый зацепился одеждой и болтается, как тряпка. Отцепили, унесли...

Я молчал. У меня не было сил даже посочувствовать тому пехотинцу.

– Вообще, аппаратура часто отказывала. Воды наберешь под броню – и привет. Танки-то старые и дерьмовые. Не знаю, сколько человек до меня в этом мешке болталось. И сколько тут подохло, тоже не знаю. В башне щелей нет, только пять панорамных экранов перед глазами. Если три работают – хорошо. А бывает, закоротит – и все гаснут. Стоишь слепой и не знаешь, то ли тебя подожгут, то ли корова рогом боднет и в болото скинет. Знаешь, сколько народу вот так захлебнулось? А у скольких крыша поехала... Представь, подгоняют тебя вечером в ангар, и стоишь до утра в полной темноте. Другие хоть болтают, жрут, программы смотрят. А ты ничего не можешь. Вот, как сейчас, даже еще хуже. Даже почесаться не можешь. Я поначалу весь чесался – с головы до ног. Ну, вернее, до задницы. Так и думаешь, вот протянуть бы руку и поскрестись. А нечем. Потом привык как-то...

– Жрать охота, – сказал я.