Желтые обои, Женландия и другие истории

— Почему бы и нет? — спросил мистер Мэтьюс. — Для загородного дома он слишком мал, для хижины слишком красив, а для коттеджа — слишком уж необычен.

— Конечно же, это домик, — сказала Лоис, усаживаясь на стоящий на крыльце стул. — Но он больше, чем кажется с виду, мистер Мэтьюс. Как он тебе, Мальда?

Я была в восторге. Более чем в восторге. Скорлупка из крепкого некрашеного дерева выглядывала из-за опушки леса. Это был единственный дом в поле зрения, кроме крохотных белых крапинок далеких ферм и деревеньки, выстроившейся вдоль извилистого берега реки. Он стоял прямо на земле среди густой травы, к нему не вели ни дорога, ни даже тропинка, а темные деревья на краю леса нависали над окнами в задней стене.

— А как тут насчет поесть? — спросила Лоис.

— Меньше двух минут пешком, — успокоил ее мистер Мэтьюс и показал нам вьюшуюся среди деревьев узкую и еле заметную тропку, ведущую к пансиону, где готовили еду.

Мы задавали вопросы, осматривали домик, охали и ахали. Лоис ходила вокруг, приподняв чесучовую юбку и чуть не завернувшись в нее. Однако осторожничать ей не было нужды — на траве не лежало ни пылинки. Вскоре мы решили снять домик.

До того дивного лета в Хай-Корте я не знала настоящего покоя и радости. Местечко это располагалось в горах, добраться до него было довольно легко, но там возникало странное ощущение, что оно большое, спокойное и далекое от остального мира.

Главной фигурой в округе была экстравагантная дама по фамилии Казуэлл, в некотором роде страстная любительница музыки, которая держала летнюю музыкальную школу и курсы «высокомыслия». Желчные неудачники, которые не смогли туда пристроиться, окрестили это местечко «Хай К».

Мне очень нравилась музыка, и мысли свои, высокие и не очень, я держала при себе, но вот домик наш я сразу искренне полюбила. Он был такой маленький, новенький и чистенький, пахло в нем только свежеоструганными досками — их даже не поморили.

В домике была одна большая комната и две маленьких, хотя при взгляде снаружи в это с трудом верилось — таким небольшим он выглядел. Но, несмотря на крохотные размеры, он скрывал в себе чудо — настоящую ванную, куда по трубам подавалась вода из горных источников. Окна наши выходили в зеленый, призрачно-тенистый с легким бурым оттенком лес — тихий, оглашаемый пением птиц, с усыпанным цветами подлеском. Но с фасада можно было обозревать соседние районы, а где-то вдали, за рекой, пролегала граница штата. Вид оттуда открывался захватывающий, словно с крыши очень высокого здания.

Трава подступала к самому крыльцу и к стенам. Только это была не просто трава, а такое море цветов, о которых бы я никогда не подумала, что они могут расти в одном месте.

До лежащей внизу дороги, ведущей в город, нужно было довольно долго идти по лугу, с трудом разглядывая в высокой траве извилистую дорожку. Но через лес бежала тропинка, широкая и протоптанная, по которой мы ходили завтракать, обедать и ужинать.

Ели мы в обществе обуреваемых высокими мыслями музыкантов и глубоко музыкальных мыслителей, обитавших в главном здании пансиона. Сами они пансионом его не называли, это не возвышенно и не музыкально, а окрестили его «Кальцеолярией» — это цветы, в изобилии растущие вокруг дома. А мне было безразлично, как его величали, лишь бы кормили там хорошо (чего не отнять) и недорого (именно так).

Люди там обитали чрезвычайно интересные — по крайней мере некоторые — и все они были гораздо лучше съехавшихся на лето «средних» отдыхающих.

Но если бы интересных людей там и не оказалось, то это не беда, коль скоро там жил Форд Мэтьюс. Он был репортером, точнее — бывшим репортером, а теперь писал в журналы и планировал взяться за книги.

Он обзавелся друзьями в Хай-Корте — ему нравились музыка, тамошняя атмосфера и мы. Лоис он тоже понравился, что вполне естественно. И, конечно же, он понравился мне.

По вечерам он приходил к нам, мы усаживались на крыльце и разговаривали.

Он приходил и днем, и тогда мы совершали долгие прогулки. Он обустроил свою «мастерскую» в милой небольшой пещерке — в тех местах множество каменистых уступов и впадин — и иногда приглашал нас на чай, заваренный в котелке на костре.

Лоис была гораздо старше меня, но не очень старая, и выглядела на десять лет младше своих тридцати пяти. Я никогда не винила ее, что она молчала о своем возрасте, и я бы тоже ни в коем случае о нем не проговорилась. Но мне представлялось, что вместе мы хорошо и экономно вели хозяйство. Она прекрасно играла, а в большой комнате у нас стояло пианино. Такие имелись еще в нескольких соседних домах, но не настолько близко, чтобы «забивать» друг друга. Дующий в нашу сторону ветер иногда доносил приглушенные отзвуки музыки, но по большей части вокруг стояла блаженная тишина. И тем не менее до «Кальцеолярии» было всего две минуты пешком, и, надев дождевики и галоши, мы охотно туда наведывались.