Желтые обои, Женландия и другие истории

Я с огромным сожалением признавался себе, насколько низко Терри пал в моих глазах. Уверен, что Джефф чувствовал то же самое, но мы открыто не говорили друг другу об этом. Дома мы сравнивали Терри с другими мужчинами и, хоть нам и были известны его недостатки, он в любом случае оставался незаурядным человеком. Мы также прекрасно знали его достоинства, и они, казалось, всегда перевешивали изъяны. Что же до женщин — в смысле женщин у нас на родине, — он явно пользовался у них популярностью. Даже там, где его привычки были прекрасно известны, в обществе его никак не выделяли, и в некоторых случаях репутация так называемого «весельчака» придавала ему особый шарм.

Но здесь, на фоне спокойной мудрости и сдержанного юмора этих женщин и по сравнению с «блаженным» Джеффом и моей скромной персоной, Терри выделялся очень сильно.

Как «мужчина среди мужчин» он не выделялся, как мужчина среди, я бы сказал, «женского пола» — тоже. Его нарочитая мужественность лишь подчеркивала их утрированную женственность. Однако здесь он явно диссонировал со всем, что его окружало.

Моадин была рослой женщиной, хорошо сложенной и сильной, но сила эта редко проявлялась. Взгляд у нее был спокойный и настороженный, как у фехтовальщика. Со своим подопечным она поддерживала дружеские отношения, хотя не сомневаюсь, что даже в этой стране лишь немногие столь успешно справились бы с этой задачей.

В нашем кругу Терри называл ее «Мод» и добавлял, что она «неплохая, но немного медлительная», в чем был совершенно прав. Нечего и говорить, что наставницу Джеффа он называл «Ява», иногда «Мокко» или просто «Кофе», а когда очень злился — то «Цикорий» или даже «Постум». Но вот Сомель избежала его сарказма, разве что иногда он несколько надуманно называл ее «Сом ел».

— А у ваших людей всего одно имя? — как-то спросил он после того, как нас представили группе женщин с приятными малосложными странными именами, как у всех, кого мы знали.

— О да, — ответила Моадин. — Однако у многих из нас есть еще одно, которое дается по мере жизненного роста — описательное. Его мы заслуживаем. Иногда даже оно меняется или «надставляется», если кто-то прожил яркую жизнь. Как у нашей теперешней Матери-Земли, которую вы бы, полагаю, назвали президентом или царицей. Даже в детстве ее звали Мера, что означает «мыслящая». Потом прибавили Ду, она стала Ду-мера — мудро-мыслящая, а теперь мы знаем ее как О-ду-меру — много-мудро мыслящую. Вы с ней обязательно встретитесь.

— И никаких фамилий? — продолжал Терри с несколько покровительственным видом. — Никаких родовых имен?

— Нет-нет, — сказала она. — Зачем они нам? Все мы происходим от общего предка и на самом деле являемся одной «семьей». Понимаешь, у нашей относительно короткой и спокойной истории есть по крайней мере это преимущество.

— Но разве каждая мать не хочет, чтобы ее ребенок носил ее имя? — спросил я.

— Нет… А зачем? У ребенка же есть имя.

— Ну, для… отождествления… чтобы люди знали, чей она ребенок.

— Мы тщательным образом ведем учетные записи, — ответила Сомель. — У каждой из нас имеется совершенно четкая линия родства, уходящая корнями в нашу дорогую Праматерь. На это есть множество причин. Но чтобы все знали, какой ребенок принадлежит какой матери — зачем это ей?

Как и во многих других случаях, нас подвели к осознанию разницы между чисто отцовским и чисто материнским складом ума. Странно, но элемент личной гордости за потомство, похоже, здесь отсутствовал.

— А как насчет других записей? — спросил Джефф. — Разве вы не наносите надписи на книги, памятники и так далее?

— Да, конечно, с радостью и гордостью. Не только на книги и памятники, но и на все предметы. Вы увидите короткие имена на домах, на мебели, иногда на посуде. Потому что в противном случае все может забыться, а мы хотим знать, кому быть благодарными.

— Ты говоришь так, словно это делается для удобства потребителей, а не для престижа производителей, — предположил я.

— Для всех, — ответила Сомель. — Мы все гордимся своей работой.

— А почему к детям это не относится? — спросил Джефф.

— Относится! Мы чрезвычайно ими горды, — настаивала она.

— Тогда почему же вы их не «помечаете»? — с торжествующим видом осведомился Терри.

Моадин повернулась к нему с несколько вопросительной улыбкой.

— Потому что сложившийся ребенок не принадлежит кому-то лично. Пока они младенцы, мы действительно иногда называем их «Лато Эссы» или «Амель Новины», но лишь описательно и в разговорах между собой. В учетных записях ребенок, разумеется, вносится в его материнскую линию, но в личном обращении фигурирует как Лато или Амель без упоминания предков.

— А у вас достаточно имен, чтобы давать новое каждому родившемуся ребенку?

— Разумеется, достаточно для каждого живущего поколения.