Желтые обои, Женландия и другие истории

— «Пойди к муравью, ленивец»[2], и чему-нибудь научись! — торжественно провозгласил он. — Разве у них отсутствует согласованность? Тут не поспоришь. Эта страна похожа на огромный муравейник, а тебе известно, что муравейник есть не что иное, как питомник. А как насчет пчел? Разве у них не получается объединять усилия и любить друг друга?

«Как весенние птицы любят напевать,
Так и пчелы любят свою мать».

Именно так писал знаменитый Генри Констебль[3]. Вот покажи мне сообщество самцов — птиц, насекомых или млекопитающих, — где царила бы такая же слаженность, а? Или одну из наших стран с патриархальным укладом, где люди бы так же трудились во имя общего блага? Говорю тебе, что женщины — это прирожденные со-трудницы!

Терри пришлось узнать многое из того, чего он не хотел узнавать.

Но вернемся к моему краткому историческому анализу.

Они наладили тесное сотрудничество в интересах детей. Для наилучшего выполнения работ им, конечно же, приходилось специализироваться: детям наряду с матерями были нужны пряхи и ткачихи, крестьянки и садовницы, плотницы и каменщицы.

Затем началось заселение земель. Когда каждые тридцать лет население увеличивается в пять раз, оно вскоре переполняет пределы страны, особенно такой небольшой. Женщины очень скоро избавились от травоядного скота; последними, как я полагаю, исчезли овцы. К тому же они разработали систему интенсивного земледелия, превосходящую все, о чем мне доводилось слышать, и все леса засадили исключительно плодоносными деревьями.

Однако, несмотря на все усилия, они столкнулись с острой проблемой «переизбытка населения». Места становилось все меньше, что неизбежно сопровождалось падением уровня жизни.

И как же женщины с этим справились?

Не с помощью «борьбы за существование», результатом которой стало бы появление агрессивно настроенной массы темных и забитых людей, пытающихся опередить друг друга. Немногие ненадолго забрались бы на самый верх, топча толпы себе подобных, появилось бы обреченное на безнадежное существование «дно», состоящее из бедняков и дегенератов, исчезли бы мир и покой вместе с возможностью развивать в людях лучшие качества.

Они также не принялись совершать хищнические набеги, чтобы отнять у кого-то еще земли или продовольствия для поддержания своих мятежных жителей.

Вовсе нет. Они собрали совет и хорошенько все обдумали. Мыслили они очень ясно и четко. Они заявили: «Мы приложим все усилия к тому, чтобы народ нашей страны жил при наиболее достижимом уровне спокойствия, удобств и физического здоровья, при этом гармонично развиваясь. Таковыми мы сделаем всех людей».

Вот так. Понимаете, они были матерями. Не в нашем понимании, производящими неуправляемое и непроизвольное деторождение, вынужденными заполнять и переполнять свою страну и все соседние, а затем видеть, как их дети страдают, грешат и погибают в безумной борьбе друг с другом. Но в понимании своей бытности высокосознательными творцами народа. Материнская любовь являлась для них не животной страстью, чистым «инстинктом», всецело личностным чувством, она стала Религией.

Она включала в себя безграничное чувство единения сестер, сплоченную общность в достижении единой цели, что нам было так трудно понять. И общность эта была национальной, расовой, человеческой — даже не знаю, как ее охарактеризовать.

Мы привыкли воспринимать то, что называем «матерью», как человека, полностью погруженного в розовый мирок безоблачного детства и проявляющего лишь самый отвлеченный интерес к миркам других, не говоря уже об общих нуждах всех мирков. Но эти женщины сообща трудились над выполнением величайшей из задач — они создавали народ и создали его на совесть.

Затем последовал период «негативной евгеники», который наверняка представлял собой отвратительное жертвоприношение. Мы сплошь и рядом готовы «пожертвовать жизнью» ради страны, но им пришлось ради страны отказаться от материнства, и именно это было труднее всего.

Когда я в своих изысканиях добрался до этого места, то отправился к Сомель, чтобы она меня просветила. К тому времени мы так сдружились, как я никогда в жизни не дружил ни с одной женщиной. Она была очень внимательной особой, от нее исходили почти материнские взаимопонимание и доверительность, которые так нравятся мужчинам в женщинах, но в то же время у нее были ясный ум и надежность, которые я прежде считал чисто мужскими качествами. До того мы с ней успели много о чем переговорить.

— Вот смотри, — начал я. — У вас был жуткий период, когда население резко увеличилось и пришлось ограничивать его численность. Между собой мы много об этом говорим, но твое мнение настолько отлично от нашего, что мне бы хотелось услышать более подробный рассказ.

Как я понимаю, вы возвели материнство в статус высшего общественного долга, по сути — торжественного обета. Он дается лишь однажды большинством населения. Считающимся непригодными не разрешается даже это. Одобрение рождения более одного ребенка есть высшая награда и честь со стороны государства.