После того, как я обуздал свою оскорбленную гордость (которой Джефф, я искренне убежден, так и не испытал, поскольку был прирожденным обожателем, а Терри и не пытался обуздать в силу своих четких взглядов на «положение женщин»), я понял, что возвышенная любовь — все-таки воистину прекрасное чувство. Я испытал подспудное ощущение, словно во мне проснулось некое древнее осознание того, что они правы, что именно такое чувство должно охватывать человека. Оно походило на возвращение домой к матери. Я не о той матери, которая кутает тебя во фланелевые распашонки и закармливает пончиками, не о той суетливой особе, которая балует тебя, но до конца тебя не знает. Я о чувствах ребенка, который потерялся и долго скитался. Я будто бы вернулся домой, где меня вымыли и уложили отдыхать, я говорю о чувстве безопасности и вместе с тем свободы, любви, которая всегда с тобой, словно майское солнышко — не горячее, как печка или перина. Чувстве любви, которая не раздражает и не душит.
Я посмотрел на Элладор, будто впервые ее увидел.
— Если ты не отправишься со мной, — сказал я, — мы с Терри доберемся до побережья, а потом я вернусь один. Ты сможешь спустить мне канат. А если все-таки поедешь, благословенная чудо-женщина, я бы лучше вот так прожил всю жизнь с тобой, чем с другой увиденной мною женщиной или женщинами. Ты поедешь?
Ей не терпелось отправиться в путь, так что мы продолжали строить планы. Она хотела бы дождаться Чуда Селис, но Терри такого желания не испытывал. Он до безумия жаждал выбраться оттуда. Он заявлял, что его тошнит, по-настоящему тошнит от всего этого бесконечного матерь-матерь-материнства. По-моему, у Терри вовсе отсутствовало то, что френологи называют «выступом чадолюбия».
— Жуткие асимметричные уродицы, — называл он их даже тогда, когда из окна мог наблюдать их бурную жизнерадостность и красоту, даже когда в комнате сидела Моадин, воплощение мудрости и спокойной силы, терпеливая и дружелюбная, словно бы и не помогавшая Алиме скрутить и связать его. — Бесполые гермафродиты, евнухи недоразвитые! — едко продолжал он вполне в духе сэра Алмрота Райта.
Да… Ему было тяжело. Он и вправду безумно влюбился в Алиму, да так сильно, как раньше никогда не влюблялся, а их бурные ухаживания, ссоры и примирения лишь подливали масла в огонь. И неудивительно, что он разбушевался, когда своим овладеванием, казавшимся естественным подобному типу мужчин, решил заставить ее полюбить себя как властелина, а вместо этого вынудил крепкую спортивную женщину разъяриться и обуздать его, прибегнув к помощи подруг.
Подумать только, ни в истории, ни в литературе я не припоминаю подобного случая. Женщины кончали с собой, лишь бы избежать насилия, они убивали насильников, убегали — или подчинялись, иногда после случившегося неплохо уживаясь с победителем. Например, вот история о «неверном Сексте»[12]
, который «обнаружил Лукрецию за пряжей шерсти при свете лампы». Насколько я помню, он угрожал, что если она ему не уступит, то он убьет ее, потом убьет раба и положит его труп рядом с ней, после чего скажет, что обнаружил их в таком виде. Мне всегда казалось, что это задумка так себе. Что бы ответил Секст, если бы Луций Коллатин спросил его, как он оказался в спальне его супруги, дабы блюсти ее целомудрие? Но все дело в том, что Лукреция уступила, а Алима — нет.— Она мне врезала, — признавался озлобленный пленник. Ему надо было перед кем-то выговориться. — Я, конечно, пополам согнулся от боли, а она прыгнула на меня и принялась в голос звать эту старую ведьму (Моадин его не слышала). Потом они в два счета меня скрутили. По-моему, Алима и одна бы это сделала, — со скрытым восхищением добавил он. — Она сильна, как лошадь. И, конечно же, мужчина становится совершенно беспомощным, когда ему вот так врежут. Ни одна порядочная женщина…
Тут я невольно улыбнулся, и даже на лице у Терри появилась кислая гримаса. Доводам разума он не внимал, однако его поразило, что подобное поведение с его стороны несколько меняло представление о порядочности.
— Я бы год жизни отдал, лишь бы снова оказаться с ней наедине, — протянул он, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
Но его желание не сбылось. Она навсегда уехала из наших краев, отправилась в хвойные леса на склонах высоких гор и осталась там. Перед отъездом он отчаянно хотел повидаться с ней, но она не вернулась, а он не смог отправиться к ней. Женщины наблюдали за Терри, словно рыси. (Интересно, а разве рыси следят за чем-то лучше, чем ловчие кошки?) Так вот, нам надо было привести в порядок аэроплан и убедиться, что в нем достаточно горючего, хотя Терри заявил, что мы сможем спланировать прямо к озеру, как только запустим двигатель. Конечно, мы бы с радостью через неделю отправились в путь, однако в стране возникла озабоченность тем, что Элладор их покидает. Она переговорила с ведущими специалистами по этике — мудрыми женщинами со спокойными глазами — и с лучшими педагогами. Повсюду царили возбуждение и суматоха.