Желтые обои, Женландия и другие истории

Мы прожили там больше года. Мы изучили их ограниченную узкими рамками историю с ее прямым, плавным и восходящим движением, стремившуюся к вершинам и набиравшую темп до теперешней удобной и спокойной жизни. Мы немного познакомились с их психологией, куда более широкой отраслью знаний, нежели история, однако не смогли глубоко в нее вникнуть. Теперь мы привыкли смотреть на женщин не как на самок, а как на людей — самых разных и выполняющих самую разную работу.

Внезапный срыв Терри и их жесткая реакция на него в новом свете показали нам их настоящую женственность. Это мне ясно и недвусмысленно высказали и Элладор, и Сомель. Ощущения были одинаковые — брезгливое отвращение и ужас, которые испытываешь от дерзкого богохульства.

Они не имели ни малейшего представления о подобных поступках, поскольку ничего не знали о бытующих у нас традициях супружеских привилегий и терпимости. Для них высшая цель материнства так долго являлась главнейшим законом жизни, а участие отца, хотя и известное, было настолько второстепенным альтернативным средством для достижения цели, что они при всем желании не могли понять точку зрения мужчины, чьи желания полностью игнорируют продолжение рода и преследуют лишь то, что мы изящно и благозвучно называем «радостями жизни».

Когда я попытался объяснить Элладор, что у нас женщины чувствуют то же самое, она отстранилась от меня и изо всех сил попыталась умом понять то, чем никоим образом не могла проникнуться.

— Ты хочешь сказать, что у вас… любовь между мужчиной и женщиной проявляется вот так… безотносительно материнства? В смысле — продолжения рода, — осторожно добавила она.

— Да, конечно. Мы думаем о любви, глубокой сладостной любви между двумя людьми. Конечно, мы хотим детей, и они появляются… но это не то, о чем мы думаем.

— Но… но… это представляется наперекор природе! — ответила она. — Так не делает ни одно известное нам живое существо. А другие животные… у вас в стране?

— Мы не животные! — несколько резко возразил я. — По крайней мере мы нечто более высокое. У нас эти отношения гораздо благороднее и красивее, как я уже объяснял. Ваши взгляды представляются нам… скажем, прагматичными? Приземленными? У нас… о, девочка моя… разве ты не видишь? Разве не чувствуешь? Это сладчайшая и высочайшая вершина взаимной любви.

Мои слова явно произвели на нее впечатление. Она затрепетала в моих объятиях, когда я притянул ее к себе и принялся жадно целовать. Но вот в ее глазах появилось столь знакомое мне выражение отстраненности, словно она была очень далеко, хотя я обнимал ее прекрасное тело, и поднялась на заснеженную вершину, разглядывая меня с большого расстояния.

— Я четко это ощущаю, — ответила она. — Я глубоко сочувствую тебе, несомненно, еще глубже. Но то, что испытываю я, и даже то, что переживаешь ты, не убеждает меня в том, что все это правильно. Пока я не буду в этом уверенной, я, конечно, не смогу сделать так, как ты хочешь.

В такие мгновения Элладор всегда напоминала мне Эпиктета[10]. «Я заточу тебя в узилище!» — сказал его хозяин. «То есть — мое тело», — спокойно ответил Эпиктет. «Я отрублю тебе голову», — сказал хозяин. «Разве я сказал, что мне нельзя отрубить голову?» Трудный человек был этот Эпиктет.

Что это за чудо, при котором женщина даже в твоих объятиях может отдалиться от тебя и полностью исчезнуть, пока ты не станешь обнимать нечто похожее на недоступный отвесный горный склон?

— Со мной тебе нужно набраться терпения, дорогой, — нежно попросила она. — Я знаю, тебе нелегко. И я начинаю понимать — немного, — почему Терри пошел на преступление.

— Ой, перестань, слишком уж это суровое определение. Знаешь, Алима все-таки его жена, — возразил я, внезапно ощутив сочувствие к Терри. Для мужчины с его темпераментом (и привычками) ситуация, очевидно, и впрямь сложилась невыносимая.

Однако Элладор, несмотря на свой широкий кругозор, острый ум и воспитанное в ней религией снисхождение, не смогла оправдать эти — на ее взгляд — кощунство и жестокость.

Еще труднее было ей все объяснить и потому, что наша «троица» в постоянных беседах и лекциях обо всем остальном мире, естественно, избегала разговоров о его неприглядных сторонах. И не столько из желания обмануть, сколько из стремления представить нашу цивилизацию в наилучшем свете на фоне их красот и удобств. К тому же мы и правда считали некоторые вещи приемлемыми или по крайней мере неизбежными. Мы охотно признавали, что они могут вызвать у них отвращение, а посему их не обсуждали. Опять же в жизни нашего мира было много такого, что мы в силу привычки просто не замечали и не удостаивали упоминания. Более того, эти женщины отличались колоссальным простодушием и наивностью, из-за чего многое нами сказанное не произвело на них ни малейшего впечатления.

Я столь подробно распространяюсь обо всем потому, что это показывает, как неожиданно сильно поразилась Элладор, когда наконец оказалась в сердце нашей цивилизации.