Желтый

– Знаю, что долго. Мы на самом деле все это время очень старались стать для вас видимыми. Но не смогли. Вернее, это вы не смогли увидеть, как открывается дверь кафе. Материя, из которой вы состоите, не пожелала должным образом трансформироваться. Вы – да, а она – нет. Что, как говорят мои более опытные коллеги, совершенно нормально. Таковы уж свойства материи: она ленивая и упрямая, поэтому ничего не получается быстро. Вернее, иногда все-таки получается, но, мягко говоря, через задницу. И через раз… Да вы не горюйте, – сочувственно сказал он, заметив, что Жанна вот-вот разревется, не то от радости, не то от обиды: счастье было так близко, а я, дура, взять не смогла. – Однажды у вас уже получилось, и когда-нибудь снова получится. Я в свое время, можно сказать, сорок лет ходил по пустыне прежде, чем самая первая дверь открылась… А, кстати, да, если с самого детства считать, почти сорок и проходил. У вас, если смотреть беспристрастно, гораздо более счастливая судьба. Так вам и надо! В смысле если уж кто-то в этом городе заслуживает быть счастливчиком, то именно вы. Одни ваши надписи чего стоят. «Явное становится тайным»! Все, кто успел увидеть, радуются. И совершенно одинаково говорят: «История всей моей жизни». И каждый по-своему прав.

Жанна наконец настолько успокоилась, что спросила гостя:

– Может, вы все-таки залезете в комнату? Я вас больше почти не боюсь. И даже… – ну, например, кофе сварю. В два часа ночи – самое то. Хотите?

Тот отрицательно покачал головой.

– Спасибо. Но не сейчас. Сейчас я – тот, кто неизвестно откуда возник и скоро исчезнет. А чтобы пить с вами кофе, надо быть тем, кто пришел понятно откуда, ногами; в идеале предварительно позвонив. Это разные состояния – не только сознания, но и пресловутой материи, будь она трижды неладна. Я ей, конечно, регулярно показываю, кто у нас главный в доме. Но, будем честны, не всегда получается. Ну вот сами смотрите.

С этими словами он взял Жанну за руку. Вернее, это только так выглядело, словно взял, на самом деле она не почувствовала ничего, зато сразу вернулся страх – не понятный человеческий страх перед ловким грабителем, а тот самый необъяснимый ужас, который охватил ее вечером возле невидимого кафе. Не настолько сильный, как там, но тоже ничего хорошего. Жанна невольно охнула и отступила от окна.

– Вот видите, – вздохнул он. – Я сейчас – очень так себе гость. Какой уж тут кофе. Когда я в таком состоянии, люди рядом со мной начинают выворачиваться собственной бездной наружу. Это на самом деле отличная штука. В смысле полезная. Но неприятная, особенно с непривычки. Я, собственно, за это и пришел извиниться. Там, во дворе, я не прогнать вас хотел, а, наоборот, помочь вам войти. А получилось, как получилось. На этом месте надо наверное сказать: «Простите, я больше не буду», – но я не скажу. Зачем врать? Еще как буду, конечно. Не стану оставлять вас в покое. Вы для этого слишком прекрасная. Никогда прежде не видел, чтобы человек, вывернувшись бездной наружу, натурально умирая от ужаса, тут же решил идти закупать фонари и лепить каких-то безумных дополнительных ангелов, чтобы охраняли город от зла. Зло в моем лице сражено. Кстати, ангел с рогаткой – любовь моей жизни. Если все-таки слепите, сопру в единоличное пользование, дома на крыше поставлю, совести у меня нет, так и знайте.

– Ладно, – растерянно кивнула Жанна, на которую как-то слишком много сразу обрушилось, чтобы можно было обработать информацию, поэтому она с облегчением ухватилась за его последнюю реплику, простую и понятную. – Буду знать.

Эдо

Проснувшись, сразу вспомнил: я человек, мне сорок пять лет, и я скоро умру; если вдруг окажусь долгожителем-рекордсменом, все равно очень скоро, все-таки мы, люди, слишком мало живем, и это настолько нелепо, что даже не грустно, скорее смешно, как в дурацком мультфильме: не успел как следует крылышки растопырить, и вдруг – бдымц кувалдой! – все. Следующий пошел.

Почему-то всегда, проснувшись, первым делом об этом вспоминал, вернее, оно само вспоминалось, как будто сигнализация включалась в голове, такая короткая, ясная, очень громкая первая мысль: я человек, я скоро умру, и это смешно, – а потом уже вспоминал обо всем остальном, что было собственно жизнью. Про первую чашку кофе, которую очень быстро приготовит машина, и вторую, сваренную по всем правилам, на медленном огне, в медной армянской турке, с карамельным сахаром и кардамоном; про работу: развеску почти закончил, осталось поменять лампы, их к полудню обещали привезти. И про весь остальной мир, такой прекрасный, разнообразный и удивительный, что мать его за ногу. Сколько живу, не могу привыкнуть. Нет слов.

За кофе, как всегда, просмотрел почту, стремительно, с особенно приятной по утрам безжалостностью отправляя в корзину все лишнее. Письмо из авиакомпании чуть не полетело туда непрочитанным; в последний момент притормозил: а вдруг не реклама? Открыл.