Желтый дьявол(Том 3)

Снегуровский сел и вынул часы, — часовая стрелка показывала 3.

«…Проклятье — три часа водили за нос…» — подумал про себя. И опять мелькнуло в голове: «Успеем ли перехватить?».

5. Партизанские пампушки

Снегуровский, покачиваясь в седле, смотрит с обрыва на белую равнину застывшей реки Уссури. Внизу, у него под ногами, черной лентой извиваясь, двигается кавалерийский полк Ротова.

Там, на другой стороне Уссури, начинается Китай. И туда на рысях авангардом уходит полк.

В Китай.

Рыжая чистокровная кобылица перебирает нетерпеливо ногами, пружинно качая седока на своих высоких бабках. Снегуровский от времени до времени успокаивающе похлопывает ее по чутко вздрагивающей бархатной шее.

— Товарищ Снегуровский!

Снегуровский оборачивается.

— Мой полк готов… — подъехал Ярошенко.

— Двигайтесь, товарищ…

— Есть, товарищ командующий! — И Ярошенко, повернув коня, быстро скатился с пригорка в станицу. Там уже полк строился в походную колонну. Подъезжали подводы. Похрустывая пел на разные голоса в морозе вечера снег под колесами орудий. Слышалась гулкая команда. Полк, для быстроты переброски, на ходу садился в подводы.

Полковая конная разведка показалась на льду и свернула вскоре за пригорок, уходя на рысях к китайской границе. По флангам вытянулись цепочки кавалерийских разъездов.

Быстро надвигались сумерки. Маленькая казачья станица Казакевичево, притулившись на склоне пригорка, тихо подремывала. Тонула в сугробах снега. Только трубы черными пятнами кое-где виднелись днем. А вот сейчас, в сумерках, засветились тускло из сугробов огни.

— Ну, Зорька!.. — Снегуровский тронул шенкелями и чуть нажал шпорами; кобылица легко сорвалась и, плавно, широко и мягко ступая, пошла к станице. За Снегуровским двинулись ординарцы.

У штаба на крыльце стоял адъютант.

Осадив лошадь, Снегуровский весело крикнул адъютанту:

— Двинулись завоевывать Китай, товарищ Семенов… — спрыгнул с лошади и, передав повода ординарцу, легко взбежал на крыльцо.

Слышно было, как он на ходу спрашивал:

— Телеграмму послали Военному Совету о переходе границы?

— Да.

— А об этих, наших гостях…

И двери в тумане холода захлопнулись.

А в это время в двадцати верстах от китайской границы, на путях станции Розенгардовки, черным, огромным силуэтом застыл в морозном молчании ночи броневик.

В штабном вагоне броневика за столом склонилась русая, кудрявая голова. Вот голова поднимается, и серые, добрые глаза смеются.

А на столе приказ командующего: «обращаться корректно. Кормить хорошо. Разрешаю курить (опиум). Охрану усилить. Не допускать к броневику китайцев…»

Широкое скуластое лицо помощника начальника броневика Дербенева стало еще шире. Он не может удержаться от хохота, он еще совсем юноша. Но рядом в купе спит начальник броневика Шевченко — и надо удержаться. Он давится, клокочет и, наконец, успокаивается. Да и трудно не смеяться: на броневике, и вдруг — целая свита китайских сановников в плену. Он сам им, из предосторожности, носит пищу с дежурным; больше — достает им опиум, помогает повару на кухне делать им пампушки. При воспоминании о пампушках он прыскает со смеху и, заглушено захлебываясь, бормочет:

— Ну и пампушки! настоящие партизанские пампушки…

Им хоть бы что…

Их семь. Най-он дудзюн Хей-Шу-Лян и его шесть сановников разместились по мягким диванам вагона и, соблюдая строгий этикет, продолжают свои церемонии: приседания и поклоны при разговоре и чинопочитания в вопросах курения опиума.

Вот и сейчас, «откушав» партизанских пампушек, первым ложится най-он, и младший по чину ему набивает мягкой черной тягучей пастой-опиумом трубку. Подносит лампочку и…

— Уушшии-с-ша-дии… шшии… — най-он, сладострастно втягивая в себя грезы наркотического вещества, блаженно улыбается, сквозь дрему произнося едва слышно нежное:

— Хо-о!.. — и засыпает.

За ним по чину идет следующий. И через час — уже никакие затворы броневика их не стесняют: они в царстве потустороннего, в царстве сновидений, где много опиума, где ножки китаянок так малы, что их ветер сдувает с ног, а губы их так красны и свежи, что даже цветы мака, эти предвестники опиума, завидуют им, — где чай так душист, что кружится голова…

Пусть за окном броневика холодная ночь и близкие огромные немигающие глаза звезд и тихая песня партизана-часового:

«Мы кузнецы…».

Пусть!

Они спят сном настоящих мандаринов.

6. Ушел

Зорька идет широкой рысью, мягко покачивая. Равномерно поскрипывает английское седло, да под копытами похрустывает снег.

Яркое солнце и тишина на снежной равнине, ослепительно белой.

Ни звука.

И командующий, чуть впереди ординарцев и адъютанта, покачиваясь в такт бегу лошади, пристально всматривается в эту чужую, такую примолкшую равнину.

Впереди — уже все отряды, раскинутые тремя группами, теперь нащупывают, окружая, противника. По времени — должно скоро произойти столкновение.

— Если… Ротов поспеет, — неожиданно для себя произносит вслух командующий.

— Вы мне что-то, товарищ командующий? — Двинув коня, догоняет адъютант.