— Я думаю пустить это под лозунгом: «Весь рис в руки трудящихся». Вот…
И он крупно вывел наверху страницы:
БРАТЬЯ, ЯПОНСКИЕ СОЛДАТЫ!
Хмурый мартовский вечер, упершись ногами в восточный край небосвода, старательно давит и сталкивает за горизонт тусклую розовую полоску.
Еще полчаса… час… Темно.
Только снег, уже тронутый, сереет побуревшей ноздреватой глыбой.
Скоро Спасск.
Железное тело броневика, слегка вздрагивая, режет воздух.
Веником искр хлещет паровоз в застывшее пузо молчаливой ночи.
Скоро Спасск.
В служебном вагоне, прицепленном к броневику, горит свеча.
Командир броневика Иван Шевченко и Дербенев усердно возятся с какими-то тюками.
— Я думаю, этой пачки для Спасска хватит?
— Эге! Клади сюда.
— Ладно. А этот тюк на Имане оставим… Им тоже немного надо. Остальное в Хабаровск.
— Добре.
Угугугуууууу! — кричит паровоз.
Дербенев подходит к окну.
— Спасск, брат… приехали…
— Эге. Увязывай.
Перрон вокзала ярко освещен электрическими фонарями.
А впереди, на сотню саженей, на третьем пути, за составами двух эшелонов — темно.
Неподвижный, молчаливый, черный стоит броневик.
Штаб спасского гарнизона принимает от Шевченко груз.
— Мдаааа! — тянет начгар Тимофеев. — Дело хорошее… Только будет ли польза?
— Отчего же нет?
— Да так… думается… Впустую это… Листовки эти японцам на завертки пойдут.
— А вот, попытайтесь.
— Попытаемся… что ж… Може и выйдет.
— Давайте попробуем сейчас, — предлагает Дербенев. — Иван! Бери пачку. Пойдем.
— Да ну! — отмахивается Шевченко. — Где сейчас?.. Кому?
— Как кому? Вон эшелон рядом стоит… Авось выйдет какой-нибудь япош. Пойдем. Да стойте, стойте! Куда вы все-то? Пожалуй еще испугаете. Подождите здесь… Вернемся — расскажем.
Шевченко берет пачку листовок.
Дербенев в ажитации потирает руки.
Выходят.
За броневиком на четвертом пути — японский эшелон. Спит.
Дербенев и Шевченко пытливо вглядываются в темноту.
Никого. Даже часовой куда-то запрятался…
Но вот в конце эшелона кто-то показался. Приближается.
В волнении ждут. Слышен японский разговор. Двое.
— Ага!.. Идем.
Дербенев тянет Шевченко за рукав.
— Аната![3]
Японцы останавливаются.
— Аната! Возьми.
Шевченко тянет японцам листовку.
— Цто?
— Бери, бери… Это наша пиши… Большевика… японским солдатам… Хочешь, читай?
— Борсуика? Модзно. Давайть.
Японцы жадно хватают листовку.
Дербенев в восторге: клюнуло.
— Бери, аната, бери… Ваша японский соладат и наша большевика игаян, аната… Иди читай… Тут, брат, все написано.
— Коросё, коросё… — лепечут японцы.
— Вот, возьми еще… Дай другой японский солдат… Можешь?
— Модзно, модзно… — радостно говорит японец.
И Дербенев протягивает всю пачку.
— Только смотри… Японский офицер увидит — плохо будет… Не показывай.
— Коросё… Этто… японский офицер… увидеть нет… Нам показывай нет.
— Вот-вот… Смотри. Ну, прощай.
Шевченко и Дербенев хлопают каждого японца по плечу и жмут им руки.
Японцы кланяются.
В это время с шумом открывается дверь теплушки. Внутри фонарь. Полоса света, прорвавшись, падает на стоящих.
Дербенев и Шевченко в изумлении отскакивают.
Перед ними, улыбаясь и скаля зубы, стоят два японских офицера.
— Оцень вам благодарны, гоцпода. Мы с удовольствием процтем васи дзаписка… До цвидания.
2. Я — борсуика
— Сюда, друзья, сюда!
Горченко толкнул дверь хибарки и пропустил вперед спутников.
Свет лампы заставил вошедших зажмуриться.
Полещук и Кобзарь враз поднялись с табуреток.
— Ну, как?
— Как видишь, благополучно, — смеется Горченко. — Ни одна крыса не заметила. Ну, друзья, раздевайтесь.
Трое японских солдат, из них один унтер-офицер, смущенно и торопливо снимают шинели.
Через минуту все за столом.
— Так вот, товарищи! — говорит Горченко. — Эти солдаты приехали из Владивостока. Они тут в командировке. Завтра возвращаются. Их батальон на Первой Речке. Ми-Ши-До их знает.
— Да, да, — улыбается унтер. — Я дзнай одень коросё… Этто ми… один дзеревня.
— Добре! — отвечает Полещук. — Можно.
— Вот, хорошо. Ты, Ми-Ши-До, скажи этим своим ребятам, что вот эти товарищи к ним приедут. Пусть они их запомнят. И больше чтоб никому не верили. Понял?
— Конецно.
Ми-Ши-До что-то быстро передает солдатам.
Те, довольные, смотрят на Кобзаря и Полещука, кивая головой в знак согласия.
— Да, братцы, — говорит Горченко, — наше братанье на пользу пошло… Не то, что те листовки, что на прошлой неделе привозили. Ну, ладно. Теперь давайте, ребята, обсудим наш план.
— Можно.
Все ближе подвигаются к столу. Керосиновая лампа слегка чадит.
На следующий день на вокзале Свиягино Ми-Ши-До провожает своих сородичей. Они уезжают во Владивосток с почтовым поездом.
Горченко, Кобзарь и Полещук стоят в сторонке, изредка бросая в сторону японцев какие-то многоговорящие взгляды.
Второй звонок.
Ми-Ши-До о чем-то торопливо шепчется с уезжающими.
В этот момент из станции выходит японский комендант. Увлекшись, Ми-Ши-До не замечает коменданта и не отдает ему чести.
Хриплый, резкий окрик… и маленький унтер-офицер, вспыхнув, оглядывается и вытягивается перед комендантом.
Крикливой и быстрой японской руганью мечет японский комендант и на какое-то замечание Ми-Ши-До бьет его по лицу.