Жемчужина

И еще здесь попадаются цветы. Самые настоящие. Обычно, из лунных садов, но бывают и земные. Мертвые, конечно. Цветы не живут в вакууме. Они мерзнут при температуре в минус сто двадцать, а днем жарятся на солнце, быстро теряя вид. Но пока солнце не опалит их — они как живые.

Одна из древнейших человеческих традиций, почти начисто вытертая в век борьбы с семейственностью и воскресшая, едва маятник настроений общества качнулся обратно. Она воскресла, а им воскреснуть не суждено, они обращены в прах и останутся прахом до тех пор, пока случайный метеорит не разнесет вдребезги этот фрагмент лунной поверхности.

Традиция хоронить мертвых, делая из смерти — культ.

Традиция кладбищ.

Никогда бы не пришел сюда по собственной воле.

Что за глупости, в самом деле.

Жили не по-человечески, погибли глупо, похоронены с претензией на романтику.

Чета Джефферсонов, Алла и Стив.

Родители.

Давненько не виделись.

Осколки стеклянной розы на небольшой гранитной плите.

Имена, дата смерти, место смерти, ничего больше.

Гранит оттуда?

Не. Гранит вопреки. Вопреки щелочным лавам.

Знаете, родители… Профессор Игорь Марков… Возможно, вы слышали о нем? Он русский. Вы знаете, как у русских сильны традиции? «Иваны, помнящие родство», — этой поговорке он меня научил. А еще он подарил мне деревянную ложечку, раскрашенную в дикие цвета: черный, красный, зеленый и золотой. Сказал, на счастье. Она была со мной на Ганимеде. Принесла ли счастье? Но я не о том… Мысли разбегаются… Столько всего хотел сказать в детстве…

Марков. Да, начальник девятой станции. Мы сдружились с ним. Он давал мне послушать старинную русскую песню. Нет, не «Очи черные», хотя их тоже. Та песня была геологической. Думаю, она бы очень подошла к обстановке. Игорь перевел ее для меня. Боюсь не вспомнить точно, примерно так:

«Ему поставили венок из минералов-силикатов
И положили на могилу пегматит»

Это про вас.

Гранитоиды — чем не пегматит? Почти одно и тоже, если чуть зажмуриться.

А минералы-силикаты… Да вот, хотя бы эта стеклянная роза… Чем не силикат?

Постойте, что-то еще вспоминаю… Да, из той же песни:

«Он первым бросил на могилу горсть песка с глауконитом —
Большую горсть зеленого песка»

А вот и ваше стекло. Его же делали из песка? Говорю, песня про вас. Кстати, откуда эта роза? Почему разбита?

Настоящие розы, небось, тоже бьются тут, если ночью уронить. Вдребезги могут биться. Хотя, могут и не биться… Не пробовал.

Я нагнулся и прикоснулся пальцем перчатки к остроугольному прозрачному осколку. Припаян намертво. Не случайно лопнула, так задумывали памятник. Эстеты.

В призрачном свете Земли поблескивали неровные края битого стекла и полировка гранита. Когда-нибудь они потускнеют, обработанные микрометеоритами и солнечным ветром. Стекло-то, небось, кварцевое или какое-нибудь еще такое… Необычное. Чтобы подольше. Это же важно для мертвых, чтобы подольше. Давайте еще духам предков помолимся. Вон, у Ксенаты народ верил, что предки становятся звездами. Не все. Самые правильные. Остальные превращаются в песчинки. Поэтому, чем дольше история людей, тем больше пустыни. В этом утверждении есть своя соль, если задуматься. Не зря кто-то из классиков писал:

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины…
Взгляд, конечно, очень варварский — но верный»

Катя коснулась моего плеча. Едва заметен вес ее руки на скафандре.

Я, смешно сказать, забыл, что она здесь, рядом. А ведь это она привела меня. Наболтала, что прабабка строго-настрого запретила ей выходить замуж без согласия родителей. Старой закалки была прабабка. Прошла через такие годы… Похоже, только укрепилась. Люди делятся на тех, кого испытания ломают, и тех, кого делают сильнее. В том числе, сильнее упорствующих в своих заблуждениях.

— Ну, спрашивай своего… благословения, — хрипло бросил я. — Вдруг дадут.

Она улыбнулась. Я увидел эту улыбку одновременно сквозь псевдопрозрачность Катиного шлема и в проекции рядом, под собственным.

— Не сомневайся. Лучшей женщины тебе не найти.

— А ты за всех сразу спрашиваешь?

— А я не спрашиваю, милый. Я ставлю перед фактом. С тобой иначе нельзя.

— Ты же не со мной разговаривать пришла.

— Ты так думаешь?

— Со мной можно было и там, — я вяло махнул рукой в сторону хоппера.

— Глупый.

— Ну, Кать, ну, в самом же деле…

— Пол. Я хотела, чтобы ты разобрался с собой. И с ними. С памятью о них.

— И все?

Она кивнула.

Я обнял ее. Прямо в скафандре. Как медведь в доспехах обнимает другого медведя в доспехах. На моих глазах были слезы.

— Пойдем?

Мне показалось, ее голос дрогнул.

Мы развернулись и попрыгали к хопперу. Маленькие кузнечики к большому. Он принял нас и чуть качнулся, помахивая компенсаторами. Как живой. Кто бы мог подумать, что я полюблю эти странноватые машины. А Жанку в них тошнит… Тошнило… Нет, тошнит!

Благословили всех оптом, значит?

Ну, будем считать, что так. Что квиты.