Жемчужина дракона (СИ)

Он замер, до боли сжимая меня в объятиях, а потом свалился рядом, перекатившись на спину, закрыв глаза и простонав сквозь зубы. Грудь его вздымалась и опускалась сильно и порывисто, и я положила ладонь ему на грудь, чтобы опереться и сесть.

— Ты много выпил, — сказала я тихо, приводя в порядок свою одежду. — А я… я никогда не знала мужчину. Если ты и правда меня хочешь, то давай сделаем все не так…

Тристан медленно поднял ресницы. Глаза в звездных искрах смотрели на меня с такой надеждой, что я засмеялась.

— Будем людьми, а не диким зверьем, — я встала и забрала со стола фарфоровый чайник с остатками вина. — Это надо убрать. Как вообще это можно пить? Все равно, что глотать раскаленное олово.

— Маргарита… — позвал он, приподнимаясь.

— Магали, — поправила я его. — Маргарита — это слишком громоздко. Оставим это имя для панегирика в мою честь. Родители звали меня Магали, зови и ты.

Я убрала чайник в стенную нишу, поборов соблазн вылить в море эту огненную воду, а потом села на постель, похлопав ладонью рядом с собой. Тристан поднялся быстро и гибко, я даже не успела уследить за его движением. И вот уже он сидит рядом со мной, и его рука осторожно гладит меня по спине, ложится на плечо.

— Так что было под змеиным деревцем? — повторила я вопрос.

Он ответил не сразу, скользя губами по моей щеке, касаясь мочки уха, щекоча шею горячим дыханием, а потом сказал:

— Жемчужина…

— Магали, — нетерпеливо возразила я. — Не называй Маргаритой, пожалуйста.

— Ты не поняла, — он взял меня двумя пальцами под подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Под амарантом была жемчужина. Жемчужина дракона.

Мы просидели до утра, и если Тристан то и дело сбивался, пытаясь обнимать меня и целовать, я была захвачена его рассказом и могла думать лишь о трагедии, что произошла в Анжере десять лет назад.

— Мать пожертвовала собой, чтобы спасти меня, — говорил Тристан, перебирая мои распущенные волосы, — она была сиротой, дочерью простого учителя из воскресной школы — ни наследства, ни влиятельных родственников. Пела в церковном хоре, когда отец ее увидел и сделал конкубиной, потому что к тому времени был уже женат, и родился Ланчетто. Мать не могла дать мне войско или золото, но она дала другое оружие — драконову жемчужину, чтобы я смог выжить.

— Где же она? Жемчужина? — спросила я, волнуясь.

— Вот здесь, — он взял мою руку и положил себе на грудь. — Она заменяет драконам сердце. Она дарит драконью сущность, а с нею — неуязвимость и силу. Я пользовался ею осторожно. Когда ездил в Анжер, то чаще всего прятал жемчужину в гроте.

— Вот как твои раны затянулись! Когда ты спас меня от стрелы!

— Да, жемчужина излечивает все раны и болезни, — подтвердил он. — Но вместе с неуязвимостью она приносит холод. Когда я дракон, я не могу согреться. Помогают только вино, золото и… ты.

— Я?!

— Ты горячая, как полуденное солнце, — он обнял меня за талию, прижимая к себе, — Рядом с тобой мне никогда не было холодно. А сейчас ты просто испепеляешь меня…

— Хочу узнать всё до конца, — напомнила ему я, и он отпустил меня с тяжелым вздохом,

— Моя мать была очень умной, она прочитала сотни книг, — продолжал Тристан. — Все это — ее библиотека, — он указал на полки. — А я презирал ее. Презирал за то, что она была человеком, что она была любовницей, а не законной женой, смеялся над ее книгами и терпеть не мог, когда она пыталась позаботиться обо мне. Я считал себя сильным, умным — а на деле был дураком. В тот вечер мы с Ланчетто сражались на турнире. Я победил, и был горд этим. Мне казалось, весь мир принадлежит мне. И вдруг — слепота. Когда все случилось, я был страшно зол на мать, проклинал её, оттолкнул, когда она пыталась меня обнять. Я думал, это она убила отца, и не пришел к ней в тюрьму. Хотя она знала, что я не приду — поэтому и оставила мне подсказки…

— Рисунок на стене? — спросила я, почти не дыша от волнения.

— Да, рисунок, — кивнул он. — Чтобы я знал, где искать. Но я не сразу догадался. Помогла моя кормилица. Я видел, что сначала мать подошла к ней и что-то сказала на ухо, а потом попросила разрешения произнести хвалебную речь в мою честь. Она сказала: «Сын мой! Моя любовь к тебе огромна, беспредельна, вечна, она как амарант — никогда не увянет». Все захлопали, засмеялись, и я засмеялся тоже, потому что всё это показалось мне глупым. А она схватила из жаровни пригоршню горячей золы и…

— Она не хотела сделать тебя калекой, — сказала я пылко, — она хотела защитить тебя.