Жемчужина, сломавшая свою раковину

Кто-то поднес к моим губам стакан с водой.

Никогда прежде в доме Абдула Халика не переживали такую трагедию. Даже я, потерявшая отца, маму, сестер и саму себя, — даже я не могла поверить, что Аллах добавит к моим потерям еще и эту.

Они отвели меня в комнату Джамили. Мой маленький мальчик. Его крохотное личико было совсем бледным, а губы — пепельно-серыми. Я упала на колени возле кровати и положила голову ему на грудь. Я гладила его каштановые кудряшки. Прикасалась к его пухлым щекам. Я разговаривала с ним, словно в комнате не было никого, кроме нас, только мы вдвоем в целом мире. Я хотела утешить его и снова вдохнуть жизнь в его хрупкое тело. Я была его матерью. Я дала ему жизнь и, когда он болел, заботилась о нем, и он выздоравливал. Так почему же сейчас я не смогу сделать то же самое?

Резким движением я сбросила чью-то руку, которая легла мне на плечо. «Оставьте нас в покое. Я должна разбудить сына. Он всегда просыпается, когда я шепчу его имя. Сейчас он откроет глаза, протрет их кулачками, зевнет и с удивлением оглядится по сторонам. Он скажет, что соскучился по мне, чтобы я больше не уезжала и не оставляла его одного».

Но существуют правила. И они должны быть исполнены.

Одна рука, держащая меня за плечо, превратилась в две. Или четыре. Когда рук стало столько, что я уже не могла им сопротивляться, комната отдалилась от меня и исчезла. Я оказалась в гостиной. Я лежала на полу. Меня не было в этом мире. Державшие меня руки разжались.

— Хватит. Достаточно. Всё-всё. Не надо, — шептали голоса. Я ненавидела их.

Гулалай-биби оказалась рядом. Она голосила громче всех.

— Почему? О, Аллах, почему? Наш маленький мальчик! Такой маленький. Его жизнь только начиналась. Его личико, его милое личико, я вижу его перед собой, словно он все еще жив! Я не верю. Не верю! О мой бедный сын! Аллах, почему ты поразил таким горем моего несчастного сына? О если бы я только знала! Если бы я знала, как ему помочь…

Я ненавидела ее.

Я онемела и отупела. Дни шли за днями. Все ритуалы исполнены, все молитвы сказаны. Все люди, которых не хотелось видеть, пришли выразить соболезнования. Они проходили мимо, я не видела никого из них. Единственное, что я замечала, — отсутствие моих родителей. Мама, папа. Они так и не появились, чтобы проститься с внуком. Фатиха прошла без них. Мой отец так и не бросил горсть земли на могилу моего сына. Его отсутствие отзывалось во мне болью, хотя какая разница — Джахангир все равно никогда не видел дедушку.

Пришла тетя Шаима. Шахла тоже была с нами. Тетя и сестра сидели справа и слева от меня. Глаза у обеих были красные от слез. Кто-то спросил тетю Шаиму, придут ли мои родители. Шахла кусала губы и старалась ни на кого не смотреть. Я слышала, как мой муж проклинал моего отца. Он был оскорблен. Не только как зять, но и как бывший полевой командир. Остатки уважения, которые Абдул Халик, согласно традиции, питал к своему тестю, были окончательно утрачены. Но для меня это уже не имело значения.

Тетя Шаима выглядела более хрупкой, чем обычно. Казалось, с нашей последней встречи она стала еще меньше ростом. Но сейчас у меня не было сил думать об этом.

Пришли мои дяди и тети. Даже дедушки. Я и не подозревала, что у меня так много родственников. Они плакали и извинялись перед Абдулом Халиком и свекровью за отсутствие моих родителей. Все были расстроены и смущены.

— Мама-джан… так плоха? — спросила я у тети Шаимы.

— Да, дохтар-джан,[68] она так плоха, — кивнула тетя. — Рохила и Ситара хотели пойти, но твоя бабушка решила, что нехорошо им уходить без мамы. Рохила плакала. Она даже думала надеть паранджу и улизнуть потихоньку. Ситара тоже переживает, но не показывает виду. Она очень сильная девочка.

— Надо было взять его с собой в Кабул, тетя Шаима. Надо было взять Джахангира с собой. Там он не заболел бы. А если бы и заболел, я отвезла бы его в больницу. В Кабуле лучшие больницы. И много врачей. Есть даже врачи из Европы.

— Твой муж никогда не позволил бы взять Джахангира с собой. Он всех сыновей держит при себе, ты же знаешь.

— Тогда и я должна была остаться с ним. Нельзя мне было уезжать в Кабул.

Тетя Шаима ничего не сказала. Мы обе помнили, что это она надоумила меня поехать в столицу.

Моего сына похоронили на семейном кладбище клана Абдула Халика в полукилометре от нашего дома.

Мой муж замкнулся. Смерть сына глубоко потрясла его.

— Теперь он со своими предками, — сказал Абдул Халик, когда мужчины вернулись с похорон. — Они не оставят его.

Насиб. Действительно ли такова была судьба Джахангира — так мало прожить и так рано уйти? Был ли это и мой насиб — никогда не увидеть, как он вырастет, пойдет в школу, как станет взрослым?