Жемчужина востока

— Он лжет! — воскликнул Марк, вскочив со своего ложа. — Она отвергла его, это мне хорошо известно через Нехушту, кроме того, я имею еще другие доказательства!

— То. есть, иначе говоря, она дала тебе свое согласие быть твоей женой, благородный Марк?

— Нет, друг Бенони, не совсем так, — грустно возразил молодой центурион, — но я знаю, что она любит меня, и если бы я был христианином, то была бы вскоре моей женой!

— Вот как! Но Халев как будто сомневался в любви ее к тебе, господин!

— Он лжет! — воскликнул с негодованием римлянин. — Да, и я говорю тебе, друг Бенони, остерегайся его, не доверяй ему.

— Мне-то чего же его остерегаться? — спросил старик.

— Я говорю это потому, что госпожа Мириам, которую я люблю, и которая любит меня, твоя родная внучка, Бенони, и наследница всего твоего состояния. Я говорю тебе это, так как все равно Халев сказал бы тебе, если не сказал уже раньше меня!

Старик на мгновение закрыл лицо руками и, когда он, немного погодя, отнял руки, лицо его было взволнованно, хотя говорил он совершенно спокойно.

— Я так и думал, а теперь уверен! Но прошу заметить, благородный Марк, что если кровь этой девушки — моя кровь, то мое состояние есть моя собственность и принадлежит мне по праву!

— Без сомнения, и делай ты с ним, что тебе угодно, оставляй его, кому вздумаешь! Мне же нужна только сама Мириам, хотя бы в одной рубашке, денег мне совсем не нужно!

— Ну, а Халев, полагаю, желал бы получить и ее, и мои деньги, как человек предусмотрительный. И почему бы мне не отдать ему и то, и другое? Он — еврей хорошего и знатного происхождения и, как мне кажется, пойдет далеко!

— А я римлянин более знатного рода, чем его род, и пойду еще дальше, чем он!

— Да, ты — римлянин, а я дед этой девушки, еврей, который не любит римлян!

— Но Мириам не еврейка и не римлянка, а христианка, воспитанная не вами, а ессеями! И она любит меня, хотя и не соглашается быть моей женой потому, что я не христианин!

Бенони пожал плечами.

— Да, все это такая сложная задача, над которой мне надо будет хорошенько подумать и затем уже решить!

— Не тебе, Бенони, это решать и не Халеву, а только ей самой! — воскликнул Марк, и глаза его сверкнули угрозой. — Понимаешь?

— Вижу, что ты как будто угрожаешь мне!

— Да, и в известном случае сумею привести свои угрозы в исполнение. Мириам достигла теперь своего совершеннолетия и должна покинуть селение ессеев. Вероятно, ты пожелаешь взять ее к себе, на что, конечно, имеешь право. Но смотри, как ты, друг, будешь обращаться с нею! Если она пожелает по своей доброй воле стать женою Халева, пусть будет ему женой, но если ты принудишь ее к тому или попустишь его принудить ее, то клянусь твоим Богом, моими богами и ее Богом, я вернусь и так отомщу и ему, и тебе, Бенони, и всему твоему народу, что об этом будут помнить сыны, внуки и правнуки ваши. Веришь ты мне?

Бенони смотрел на молодого римлянина, стоявшего перед ним во всей красе своей силы и молодости, с глазами, искрившимися благородным гневом, открытым и честным, и невольно отступил на шаг, но не от страха, а от удивления: он никогда не думал, чтобы этот пустой, как ему казалось, и легкомысленный римлянин мог иметь такую стойкость намерений, такую нравственную мощь. Теперь он впервые понял, что это — истинный сын того грозного народа, который покорил себе половину вселенной.

— Я верю, что сам ты веришь теперь своим словам, но останешься ли тверд в своих намерениях после того, как прибудешь в Рим, где немало женщин, столь же прекрасных и образованных, как эта воспитанница ессеев, — это другое дело!

— Это дело касается только меня!

— Совершенно верно, а затем, что ты имеешь еще прибавить к тем требованиям, которые возложил на смиренного слугу твоего и заимодавца, купца Бенони?

— Еще вот что: во-первых, скажу тебе, что когда я уйду отсюда, ты уже не будешь более моим заимодавцем, а я твоим должником, я привез с собой достаточно денег, чтобы уплатить тебе всю сумму с надлежащими процентами, а речь о новом займе я повел только для того, чтобы перейти к разговору о Мириам. Затем, говорю тебе еще вот что: Мириам — христианка, и ты не посягай на ее веру, я сам не христианин, но требую, чтобы ты не притеснял ее веры, не насиловал ее убеждений. Я знаю, что отца ее и мать ты предал на страшную и позорную смерть в амфитеатре, и потому говорю тебе: посмей только поднять против нее палец, и сам будешь растерзан львами в римском амфитеатре. За это я тебе ручаюсь. Хотя меня не будет здесь, но я все буду знать; у меня тут остаются друзья и соглядатаи. Кроме того, я сам вернусь вскоре. А теперь я спрашиваю тебя, Бенони, согласен литы дать мне торжественную клятву, именем того Бога, которому ты служишь и которому поклоняешься, что ты исполнишь мои требования?

— Нет, римлянин, я не согласен! — воскликнул Бенони, вскочив на ноги с лицом, пылающим гневом. — Кто ты такой, что смеешь диктовать мне, в моем собственном доме, предписания, как мне действовать и поступать с моей собственной внучкой? Уплати мне, что следует, и не затемняй собой более света, входящего в мою дверь!