Жемчужница (СИ)

Изу тут же подорвался и, порывисто чмокнув Неа в щеку, кажется, пожелал ему доброй ночи (мужчина насмешливо сверкнул глазами, но кивнул). Вскоре он стоял подле Тики и сиял глазами, словно готовый сделать все, что тот ему не предложит, главное — чтобы с ним.

Мужчина широко улыбнулся и подхватил его на руки, так и не отказываясь от своей новой привычки. Алана, видя это, тоже поднялась. С Маной или нет, с Неа или нет, а одной вечером у костра в компании еще десятка незнакомых людей и враждебно настроенного по отношению к ней Лави ей было не слишком уютно. Лучше уйти с Тики — они уложат Изу спать и устроятся на ночлег сами.

И, может, Тики снова ее поцелует. Так же ласково и горячо, как целовал сегодня утром.

— Пойду-ка и я тоже, — выдохнула она вслух. — А то уже явно поздно, раз так стемнело. Летом же на юге темнеет поздно, разве нет?

Над бухтой тоже небо темнело поздно — ночь длилась всего несколько часов, и Алана частенько встречала первые лучи солнца, так и не сомкнув глаз.

Мана улыбнулся, соглашаясь с ней, и, закрутив свиток и спрятав его в сумку, протянул поклажу девушке.

— Но и светлеет очень рано, так что отправимся на рассвете, как только солнце встанет. Спокойной ночи, — попрощался мужчина, и Тики, недовольно вздохнув, когда Изу всё же выцарапался из его объятий и смущённо улыбнулся Уолкеру, ударил его в плечо.

— И тебе того же, — загадочно протянул он, стрельнув взглядом на Неа, демонстративно безразлично разглядывающего небо, на что Мана возмущённо надулся и, фыркнув, поспешил оставить их одних.

Спустя несколько минут, в течение которых, Алана чувствовала себя всё более тревожно и взволнованно, отчего-то ужасно трепещущая в этом странном ожидании чего-то, что может (но не обязано было) произойти сейчас, Тики расстелил лежаки на голой земле, и Изу улёгся посередине, сразу же зарываясь с носом в лёгкий плед. Микк неуверенно взглянул на топчущуюся девушку, словно хотел что-то сказать, но стеснялся, и медленно расположился рядом с мальчиком.

— Ты… прости, что так, — невнятно извинился он, и Алана недоуменно приподняла бровь, правда не понимая, за что просит прощения мужчина. — Обещаю, на земле спим всего несколько дней.

И тут она рассмеялась, чувствуя вмиг захватившее её облегчение. Неужели Тики волновался по такому пустяку? Неужели был уверен, что Алана — неженка, с которой следовало сдувать пылинки?

Девушка, всё ещё смеясь, опустилась на лежак, вдыхая запах животного меха и каких-то благовоний от толстой свечи, что Тики зажёг несколькими минутами ранее, и с радостным наслаждением выдохнула:

— Ах, наконец-то свежий воздух и шелест природы, — и, заметив округлившиеся глаза мужчины и смешливую улыбку Изу, добавила: — Поверь мне, земля намного мягче камней, на которых я провела большую часть своей жизни.

— Просто… — мужчина потер руками лицо и как-то обреченно усмехнулся. — Наверное, я слишком мало знаю о том, чем ты жила и дышала и что тебе подойдет больше. Я-то всю жизнь в пути, я и на голой земле посплю, а другие… — Алана оборвала его, мягко прикрыв его рот ладонью, и, медленно, с замиранием сердца приблизившись почти вплотную, поцеловала в щеку.

— Я рада, что ты беспокоишься за меня, но все в порядке, — мне на самом деле плевать, где спать и на чем, если ты будешь спать рядом. И я очень хочу…

Наблюдающий за ними Изу засмеялся и, как будто от какого-то странного волнения перейдя на родной язык, выпалил:

— Вы такие красивые! И смешные! Совсем как семья!

Тики вздрогнул от одних только этих слов — и заулыбался как-то даже почти лихорадочно, словно одно только предположение, что Алана может быть… частью его семьи (его женой, о океан), делало его невозможно счастливым.

Может быть, оно так и было?..

Девушка ощутила, как губы просто невольно растягивает улыбка, потянула малыша к себе.

Если… если в сознании Изу они с Тики — семья, то она… она же мать, верно?

Как же давно Алана хотела стать матерью. Кажется, еще до смерти сестер и братьев, до этого холодного молчания длиной в четыреста лет.

Изу засмеялся снова, целуя ее в щеку, с потом потянулся к Тики, проделывая с ним то же, и угнездился ровно между ними, теплый и радостный, похожий чем-то на одну из тех любопытных птичек, что сегодня выглядывали из крон деревьев, пока они ехали. Зазевался малыш, правда, быстро. Устроился поудобнее, улегшись на спину (явно не знал, на какой бок ему повернуться, чтобы видеть и Тики, и Алану), и попросил спеть ему что-нибудь. Это было, пожалуй, что-то вроде ежевечернего ритуала. Или сказка, или песня. И Тики рассказывал сказки, а Алана пела.

Так произошло и на этот раз.