Жемчужница (СИ)

— Прости, я… я просто так хочу… я не должен был этого делать.

Алана глухо рассмеялась, ругая себя за свою задумчивость и желание всё исследовать-сравнивать, и замотала головой, заглядывая мужчине в глаза. Два золотых солнца. Даже сейчас — в полутьме шатра, в свете лишь одной жалкой свечи — они сияли так ярко, что, казалось, можно окунуться в их свечение как в тёплое озеро.

И душа его — мятежная душа, запертая в грудной клетке и будто бы вечно желающая сбежать оттуда — сверкала, грела, но уже не обжигала. Уже не казалась опасной.

Алана потянулась к губам Тики, посчитав, что довольно слов и мыслей — потому что это для неё все было новым и неизведанным, это она горела желанием узнать как можно больше и запечатлеть в памяти все, что попадалось на пути, это она не обращала внимания на время, но сам-то Микк был порывистым человеком, который ловил каждый момент, каждую минуту за хвост, — и поцеловала, призывно приоткрывая рот и смущаясь своих неловких неумелых движений.

Тики затаил дыхание на секунду — и мягко ответил ей, касаясь едва ощутимо кончиком языка ее неба и щекоча его. Алана подалась вперед, навстречу этому поцелую, и столкнулась с ним языками, тут же чувствуя, как ее буквально прошивает огнем и прижимаясь к груди мужчины крепче.

Сейчас, именно сейчас, ей ужасно захотелось вернуться в тот день, когда она спросила у Тики, красива ли она и можно ли в нее влюбиться. Когда они сидели перед зеркалом, и Микк обнимал ее, ласково касаясь обнаженной кожи.

Интересно, тогда он любил ее? И если так, как у него вообще хватило выдержки каждый день ее перевязывать — и смотреть?

Хотя тогда… тогда Тики на нее не смотрел. Он не смотрел на нее, пока Алана сама у него не спросила, как она… хорошо ли она выглядит. А потом его взгляд начал ее обжигать.

И сейчас Тики… он был почти таким, как и в то утро. Но тогда он изучал ее отражение в зеркале, вдумчивый, но какой-то слегка потерянный, а сейчас он столь же сосредоточенно изучал ее рот.

В конце концов они улеглись на лежак, и мужчина навис над ней, сияющий в свете свечи и похожий на какого-то древнего духа. И — очень ласковый.

Настолько ласковый, что Алана даже не могла припомнить, был ли с ней хоть кто-нибудь также ласков.

Тики мягко ей улыбнулся, касаясь губами шеи, припадая на мгновение к лихорадочно бьющейся жилке, целуя линию подбородка, с какой-то тянущей, ужасно возбуждающей леностью одаривая поцелуями кожу, и вдруг выдохнул на ухо горячим шепотом:

— Главное сейчас — не разбудить Изу.

Девушка поперхнулась, кидая на мальчика, лежащего к ним спиной и спокойно спящего, вороватый взгляд, и дикими глазами уставилась на лукаво улыбающегося Микка.

— Извращенец! — пискнула она как можно тише, чувствуя, как мужские руки легко касаются её боков, как его пальцы медленно выводят узоры на бедрах поверх тонкого платья и как ей ужасно хочется, что мужчина прикоснулся к самой коже, к обнаженной, ничем не скрытой коже. Как на корабле, когда перевязывал каждый день, когда ласкал ей, сам того не понимая.

Тики приподнял бровь в притворном удивлении и хитро протянул:

— О, госпожа русалка знает и такие словечки.

Алана возмущённо надулась, пихая его кулаком в грудь и ловя ртом смешок, и потянулась к нему, вновь оставляя неловкий поцелуй на губах. Тот счастливо рассмеялся ей в волосы, укладываясь рядом, подминая девушку под себя, обнимая так крепко, словно боялся отпускать, и, поцеловав в ямочку под ухом и вызвав крупную дрожь по всему телу, пожелал спокойной ночи, оставляя Алану со странным чувством острой неудовлетворённости.

Но с другой стороны, ей казалось, что того, что произошло сейчас, было вполне достаточно. А потому девушка счастливо вздохнула, глупо улыбнувшись и прижав сонно простонавшего Изу к своей груди, и через несколько минут уснула, неожиданно уставшая и уморённая за день.

========== Первый прилив ==========

Мана чувствовал себя потерянным котёнком, который только-только раскрыл глаза.

Он, на самом деле, редко ощущал себя так, потому что всегда знал, чего хотел и что ему нужно, но сейчас казалось — всё, что когда-либо было известно ему, вдруг всполошилось и перевернулось с ног на голову. И это даже не наконец принявшие свои чувства друг к другу Алана с Тики, и даже не внезапно образовавшийся русалочий древний храм на тропе, которая была исследована вдоль и поперёк, и даже, будь всё не ладно, не осознание, что Неа его любит, как должен был бы любить жену.

Виной этому ужасному ощущению потерянности было то, что брат его игнорировал.

Впервые. Впервые за всю их жизнь близнец ничего не говорил, не обращал на него внимания, не был рядом. Не было его тёплого дыхания, мимолётных ласковых касаний и добродушных улыбок. Не было самого его рядом.

И Мана умом понимал, что это хорошо. Неа наконец понял, что его чувства неправильны, что они были настоящей болезнью, что от них нужно было избавиться, но сердце ныло, болело, обливалось кровью.

Мана же тоже был болен. Тем же самым болен — оттого, наверное, что они были близнецами.