Жемчужница (СИ)

На стеклах здесь были изображены русалки, в одной из которых девушка, к своему восторгу, узнала Элайзу, и это было только еще одной причиной, по которой она полюбила это место всем сердцем с первого взгляда.

Все книги в этой огромной комнате были написаны на русалочьем языке, а многие из них — даже в единственном экземпляре, потому что писались русалкой или тритоном о себе и исключительно для себя. У этих трудов не было аналогов, и Алана совершенно не представляла, как можно было их вообще раздобыть. Однако это не мешало ей пользоваться ими и изучать их, постигая науку ритуалов и с нежностью вчитываясь в заметки сестры на полях.

Каждая книга в этом помещении была отмечена почерком императрицы Элайзы, и вряд ли кто-то осмелился бы сказать, что они этим осквернены. Уж для Аланы все было точно наоборот, и поэтому она едва не придушила только-только немного отживевшего Адама в своих радостных объятиях.

Император вообще оказался человеком совершенно потрясающим. Ему было лишь немного за сорок — то есть он был моложе Аланы как минимум в десять раз или даже немного больше, — однако его возраст не помешал ему впитать все знания и умения его предков, которых мужчина любил и чтил, пусть во многих случаях и не имел возможности знать. И именно этой своей мудростью он покорил девушку, заставив окончательно увериться в том, что даже будь она тысячелетней русалкой — ей не сравниться ни с ним, ни с другими членами Семьи по опыту и знаниям, которыми те обладали, даже если они делали вид, что не знают совершенно ничего.

У каждого из них, по словам императора, впереди было еще очень много лет, а потому волноваться здесь совершенно не о чем.

Адам любезно проводил её до библиотеки, по пути показав галерею с картинами, на которые Алана в первый день совершенно не обратила внимания в силу своей усталости и нервозности, и они останавливались буквально у каждого портрета, и девушка вглядывалась в такие родные лица, скользила взглядам по волосам, по рукам, очерчивала контуры фигур и еле сдерживала свои слёзы, потому что с холстов ей улыбалась её семья, которую она не видела все эти четыреста лет.

Император был необычайно мил и светел: лукавый и мягкий одновременно, любящий пошутить и совершенно не воспринимающий в штыки её собственное чувство юмора, как это делали все остальные, — он был очень притягательный и располагающий к себе.

И его душа была сияюще-белой, словно тающий в солнечных лучах лёд. Почти прозрачная, переливающаяся размытыми красками, словно бы ускользающая из рук и холодящая пальцы, стоило только дотронуться груди мужчины, она была самым верным признаком того, что Адаму суждено было скоро умереть.

Алана закусила губу, скользя взглядам по строчкам и натыкаясь вдруг на странного вида фигурную шкатулку, сделанную словно бы из жемчуга. Девушка, заинтересованно приподняв бровь, отложила книгу (про традиции морских племён на западе) и направилась к деревянному шкафу, покрытому заковыристой резьбой.

В шкатулке оказались тонкие мягкие книжки, обтянутые кожей с позолоченной гравировкой рыбьей чешуи. Книжек оказалось восемнадцать. И на каждой из них были написаны имена.

И на первой красовалось волнистое «Рогз».

Алана прикусила губу, силясь не расплакаться, и дрогнувшей рукой скользнула по обложке и витиеватой надписи. Книжка была теплая, как и сама шкатулка, нагретая, должно быть, солнечными лучами, и это создавало иллюзию того, что Элайза как будто только-только держала ее в руках.

Это были пожелания. Что-то вроде одного очень длинного письма или сборника писем. Или — дневника, обращенного к каждому из членов семьи. Рогзу Элайза желала отрастить хвост еще на пару дюймов длиннее, потому что дети должны во всем превосходить родителей, Люсиль жаловалась на отсутствие в Империи редкого голубого жемчуга, Тэнье сулила потрясающие гребни из Речного Залесья, а Рому обещала инкрустированный алмазами стилет при следующей встрече…

Восемнадцать книжек — и восемнадцать длинных-предлинных писем каждому из их гипотетических хозяев, к которым они так в итоге и не попали, потому что хозяева не успели даже добраться до дома.

Не знающая ни о какой трагедии шкатулка, словно бы застывшая во времени и сохранившая тепло рук своей создательницы. Простоявшая тут четыре столетия и как будто предназначенная только одному из выживших в той резне членов семьи.

Самой младшей царевне. Проклятой и любимой.

Алана подхватила шкатулку двумя руками (та оказалась на удивление увесистой) и отнесла ее на столик у кресла, где устроилась до этого. Ей необходимо было сесть, иначе велика была возможность, что она просто осядет на пол из-за переполнявших её эмоций.