Жемчужница (СИ)

Именно это так обеспокоило Вайзли?..

Алана усмехнулась, собираясь коротко объяснить юноше, в чем же дело, и мягко погладила книжку по страницам, вновь опуская на нее взгляд.

— Это просто…

Слова внезапно застряли в горле.

На последней странице дрожащими буквами, словно написавший их нервничал и куда-то спешил, было размашисто оставлено:

«Я знаю, что ты жива, моя зубатка. А потому прости за то, что не смогу приплыть к тебе».

Внутри всё потерянно сжалось. К горлу подкатил липкий комок разъедающей внутренности горечи. Алана неверяще провела пальцами по скачущим перед глазами словам и мелко замотала головой, не желая понимать, что в этой застывшей во времени шкатулке единственной вещью, которая знала, что за несчастье приключилось со всей семьёй, которой предназначались письма, полные любви и заботы, снова было что-то, принадлежавшее Алане.

Девушка зажала рот себе руками, пытаясь не выпустить задушенный стон, и задрожала, роняя тонкую книжку на пол. Если бы она только не была такой бесполезной! Такой ужасной и греховной! Если бы она только не была настолько… ведьмой.

Она не винила себя в смерти родных, нет. Она винила себя в том, что выжила, что спаслась за их счёт, что не разделила с ними их участи. Что оказалась счастливицей, поцелованной судьбой.

Всё закружилось перед глазами, всё заплясало и размылось, а Алана пыталась задушить в себе накатывающую подобно шторму истерику — вода в вазах с цветами истерично забулькала, норовя выскочить на столы и полы, словно бы желая потопить в себе все.

Словно бы и сама Алана желала утопить всё вокруг в своей горечи.

Элайза знала, что все, кроме младшенькой, погибли. Она знала это, зналазналазнала, она надеялась, что и её маленькая зубатка осталась в живых, что ей удалось вырваться и сбежать. Она… видела это. Видела, что случилось с её братьями и сёстрами. Видела те реки засохшей крови и груды плавников, которые ещё не успели распродать. Видела раскуроченные тела родных — и видела, что тела Аланы среди них не было.

Руки дрожали, губы… Все тело — дрожало в накатившей истерике, и если бы Алана знала, что эти светлые письма закончатся новыми мыслями о шестнадцати полных крови и боли убийствах, она никогда не открывала бы эту шкатулку.

Потому что она только-только с собой смирилась. Только-только успокоилась и ожила немного.

…возможно, ее душа только-только перестала быть такой черной.

Девушка обняла себя руками, зажмурилась и сжалась в кресле, стараясь стать как можно меньше и ужасно боясь того, что Вайзли сейчас кого-нибудь позовет, потому что… потому что ни к чему было тормошить окружающих, и так пребывающих в напряжении из-за скорого прибытия Мариана, очередным срывом.

Даже Тики не стоило беспокоить, он и так…

Ему, наверное, и так было о чем подумать.

Однако Вайзли не стал никого звать. Он даже говорить ничего не стал. Он просто…

Алана не заметила этого сразу — сначала ей показалось, что это просто все из-за ее собственных рук и из-за тесноты кресла, в котором она умостилась с ногами, — но тепла… внезапно его стало больше.

А секундой позже она, распахнув глаза и судорожно сглотнув, обнаружила себя утыкающейся в ощутимую даже через рубашку острую ключицу не-хрупкого юноши, опустившегося перед ней на колени и теперь прижимающего к себе так крепко, как только, наверное, ему хватало сил.

— Послушай, — глухо произнес он, — я совершенно не умею утешать людей, а тем более девушек, но… — Алану погладили по волосам, а потом легко, но как-то немного неловко похлопали по спине. — В общем… то, по чему ты льешь столько слез, оно ведь уже произошло, верно? Оно произошло, и этого не исправить. А от твоих слез — от них нет никакой пользы, только вред, ведь они причиняют боль тем, кто видит тебя плачущей или даже просто знает о том, что ты эти слезы роняешь. Так есть ли смысл плакать?

Алана судорожно всхлипнула и отстранилась, облизывая соленые губы и с новой пристальностью всматриваясь в лицо наблюдающего за ней человека.

Вайзли был молод, почти мальчишка еще. А может, так ей только казалось из-за его болезненной худобы. Однако… слова его были совсем не детскими. Вот только… могли ли они сделать легче?

— А если… если плачешь от боли? — криво усмехнулась она.

— Так значит, это было все-таки очень важно? — в тон ей отозвался юноша.

Алана болезненно расхохоталась сквозь слезы и уткнулась ему лбом в плечо, ругая себя за несдержанность и истеричность на всех языках, которые только знала.

— Очень-очень, — наконец согласилась она.

Вайзли как-то понимающе хмыкнул, всё же обнимая её и похлопывая по спине неуверенными движениями, словно и сам сейчас совершенно не понимал, что делать.

Однако он всё равно продолжал говорить — говорить то, в чём Алана, видимо, нуждалась больше всего.