Жемчужница (СИ)

— Я не могу сделать что-то не так! — негодующе воскликнул он, чуть приподнимаясь в кресле, и Лави расплылся в довольной широкой улыбке.

— Но ведь волдыри от ожогов были, — пожал он плечами, и Вайзли с несколько секунд пронизывающе смотрел ему в лицо, а потом глубоко вздохнул, закатив глаза, и плюхнулся в кресло.

— Ты отошёл от темы, — уже явно не надеясь на что-то серьёзное и смирившись, что вести разговор у него не получится, выдохнул юноша.

— А ты позволил себя увести, — шутливо хохотнул Лави, наслаждаясь наконец тем, что просто может посидеть рядом с ним. Пусть между ними и этот проклятый стол.

Который пока нельзя, наверное, пересекать.

Потому Вайзли устало взглянул на него, и в его глазах была обида. Та самая обида, которая обычно бывала у детишек, когда им рассказывали неутешительную правду о том, что того, во что они всей душой верили, не существует.

Лави сглотнул.

— Ты боялся мне рассказать? — тихо выдохнул Вайзли и принялся вдруг взволнованно (так странно видеть его таким: взволнованным. И из-за кого? Из-за одного обычного Лави) перечислять явно всё то, что приходило ему в голову: — Потому что война и все дела? Или потому что тебе было стыдно? Или, может быть, ты просто не хотел делиться своим секретом? Даже со мной? — потерянно прервал он сам себя и поджал губы.

Лави прикусил губу, наконец понимая природу поведения друга. Дело было не в том, что он ему соврал, а в том, что выказал ему своим поведением недоверие. А ведь у него тоже были причины. Пусть даже и идиотские. У всех ведь свои секреты, в конце концов.

— Да никто не знал, — произнес он тихо и отвел глаза, больше не в силах удерживать взгляд собеседника. — Ни ты, ни Тики… Вообще никто. Знали только старик и я, — здесь Лави помолчал, не решаясь продолжить, но мотнул головой. — Потому что я сам не хотел помнить об этом. Понимаешь?..

Вайзли прикусил тут же вспыхнувшую краснотой нижнюю губу и в серьезной задумчивости защелкал костяшками тонких длинных пальцев, переставая сверлить тритона взглядом и глядя куда-то в стену над его головой.

И Лави решил воспользоваться выпавшим ему случаем увести тему в нужное ему русло.

— И потом… — он коротко усмехнулся, привлекая внимание юноши, и заметил: — У тебя ведь тоже есть от меня секреты.

Это, казалось, заставило Вайзли заметно заволноваться. Он перестал щелкать пальцами и сжал подлокотники своего кресла, забиваясь поглубже в него и бросая на него короткий взгляд исподлобья.

Как будто старался всеми силами что-то скрыть.

И Лави ведь даже знал, что именно.

— О чем это ты? — его голос звучал ощутимо обеспокоенно, и это заставило тритона легко улыбнуться. Он приподнялся, перегнулся через стол и внимательно всмотрелся в блестящие на свету глаза друга.

И — произнес:

— Я не спал тогда, Вайзли. В тот день, когда ты… — он прикусил губу, вспоминая момент прикосновения. — Я не спал.

Юноша побледнел тут же. Оцепенел словно, примёрз к креслу, вцепившись тонкими длинными пальцами в обивку подлокотников, и Лави в шутку подумалось, что это Изу, спрятавшийся где-то в комнате под кроватью, от волнения покрыл Вайзли изморозью — настолько белым и недвижным тот был. Кажется, и дыхание задержал. Это было бы мило (а это именно так и было), и тритон бы даже позволил себе умильно заулыбаться — если бы это не грозило быть подопытным в одном из предстоящих опытов.

Если память не изменяет (а она этого делать не могла, подлая скотина), у юноши как раз в планах было несколько, связанных с наблюдением за людьми, которые страдают от неизлечимых на сегодня болезней. Так что Лави совершенно не хотел оказаться среди них, а потому незаметно сглотнул, пристально наблюдая за тем, как тонкие брови у Вайзли непонимающе взлетают вверх ломанной линией, как он взволнованно прикусывает губу, как изо всех сил старается казаться равнодушным.

— Если не спал, почему не сказал мне? — обиженно выдохнул он в сторону и крепко зажмурился, напрягая ладони до того, что они стали казаться когтистой лапой какой-нибудь птицы. И вдруг затараторил, пряча взгляд: — Прости, это могло быть неприятно, хотя так оно, скорее всего, и было, так что ты прости меня, я не хотел, то есть, я хотел, конечно, но это не важно, потому что ты-то явно не хотел, так что… — юноша замолк, глубоко втянув с присвистом воздух, и, облизнувшись, прикусил губу. — Забудь.

Лави секунду полюбовался его смущенным донельзя видом и наконец, склонив голову набок, беззаботно заметил:

— Если бы я хотел забыть, я бы просто не стал упоминать об этом, разве нет? — Вайзли дернулся от звука его голоса как незадачливый гуляка по лесу, ужаленный пчелой, и на щеках его яркими пятнами вспыхнул лихорадочный румянец.

— И-и-и… — растерянно протянул он, напрягаясь всем телом, — зачем ты тогда об этом заговорил? Ты хочешь, чтобы я… извинился? — это последнее слово, кажется, далось ему особенно тяжело, тем более в свете того, что он до сих пор злился на скрытность самого Лави. Хотя тот ничего плохого и не сделал.