Жемчужница (СИ)

Тики дернулся от удара, заторможенно ощущая, как загорелась щека, и…

И замер, завороженный. Потому что Сцилла, чья огромная собачья голова уже нависла над ним жуткой тенью, ощетинилась и остановилась, словно бы замороженная чистым высоким пением.

— Алана! — Мари сердито громыхнул доспехами и шагнул было Тики за спину — туда, где располагался спуск в трюм — но тоже замер, будто бывший просто не в силах и с места сдвинуться.

Будто своим пением Алана замораживала не только Сциллу, но и всех, кто находился на Марианне.

Микк нашел в себе силы (с неимоверным сопротивлением — как если бы его внезапно облили жидким камнем) повернуть голову — и увидел, как Алана, поддерживаемая морской волной, действительно похожая на царевну и сияющая серебряной чешуей, застыла на палубе.

Собачьи морды склонились перед ней, обрушившись на палубу все как одна и едва не проломившие пол, и замерли.

Тики заворожённо проследил её тонкую бледную фигуру, всё также покрытую синяками и укусами, отчего гнев и вина забурлили в нём подобно вулкану, и остановился взглядом на серебряном хвосте, когда-то с пышными парусообразными плавниками, а сейчас — с двумя бугрящимися длинными ранами по бокам.

Алана продолжала петь, и столько было в ней напряжения, столько было в ней чего-то необъяснимого, тревожного и болезненного, что мужчина хотел обнять её и успокоить, прижать к себе, как несколько дней назад, погладить и расслабить, освободить от каких-то своих мрачных мыслей.

Вдруг собачьи головы скрутились, словно бы вобрались сами в себя, а само чудище стало стремительно уменьшаться (Тики заметил, что нижняя часть тела у Сциллы напоминало чем-то угря), и на палубе прямо перед русалкой в глубоком поклоне склонилась невообразимой красы девушка с длинными каштановыми волосами, вся покрытая чёрной чешуёй, похожей на змеиную. Она не шевельнулась даже тогда, когда Алана, до этого с прикрытыми веками, одарила её необычайно злым и ненавидящим взглядом — только крупно вздрогнула словно в страхе, но не двинулась с места.

Русалка пела, и её чарующему голосу подчинялись все: и моряки, и Мари, и Неа с Тики, и само море. Потому что ощерившиеся на Марианну волны успокоились, а пугающая бездна скрылась под просветлевшей гладью. И через борт перевалилась, видимо, и Харибда — существо с длинным хвостом, отдалённо похожее на человека, всё тёмное, непропорционально кривое и одновременное плавное, словно падающие штормовые волны, с пенящимися прядями и большими влажными глазами.

Харибда, по рассказам старых моряков, была самим водоворотом — буквально засасывала корабли в свою пасть, подчиняясь любому приказу морского царя и ни на мгновенье не отступая от своей службы ему.

Так произошло и сейчас — только увидев Алану, поющую и прекрасную, опасную и разъяренную, похожую на морскую богиню до дрожи в пальцах, она слабо потянулась к ней чем-то напоминающей щупальце рукой и залопотала что-то на русалочьем языке почти умоляюще. Однако жалости русалка не знала — взмахнула рукой, и тут же потоком воды Харибду отшвырнуло к борту, ударив скользкой спиной о дерево.

Сцилла дернулась так, словно о борт приложили ее саму, вскинулась — и зачастила, прижимая руки к обнаженной, как и у всех русалок, груди что-то непонятное — на родном языке, в котором Тики почти ни слова не понимал. Однако… Сцилла словно бы просила за уродливое существо, лежащее без движения. Бессмертное, по байкам тех же стариков, которые Микк любил слушать в детстве, и наверняка до ужаса несчастное в собственном же бессмертном уродстве.

— Она просит не причинять боль сестре, — тихо объяснил мужчине остановившийся рядом Мари. — И хочет вернуть домой ее высочество, потому что отец гневается и боится.

— А что же отвечает сама госпожа верховная жрица? — обида жгла, но Тики старался ее задавить на корню — потому что Алана, будучи раненой и совершенно убитой собственным состоянием, пришла спасти их и ради этого даже срастила хвост, хотя и ног лишний раз показывать желанием далеко не горела, считая их уродливыми и ужасными.

— Просит передать папеньке, что не собирается возвращаться в бухту, где просидела четыреста лет, потому что давно пора разрешить конфликт между морским народом и людьми с суши, — покладисто отозвался тритон — и тяжело похлопал его по плечу, словно бы призывал так успокоиться и не злиться. — Она хочет увидеть свою семью, Тики.

Мужчину словно током пронзило — столько боли было в этих словах, на самом деле, столько одиночества и горя, но лицо Аланы было бесстрастно и полно даже какого-то непередаваемого гнева, какой-то ненависти и злости, отчего было слишком удивительно наблюдать за ней: такой неизвестной и невообразимо прекрасной, воплощением океана во всей его красе.