Жемчужный узел (СИ)

Она подхватила юбки, вставая. Разговор получился не таким долгим, как Лад обещал, но определённо тяжёлым: поднимаясь. Лизавета почувствовала слабость в ногах и чуть не запнулась. Она видела, как Лад едва заметно вздрогнул — словно хотел подать ей руку, но в последний момент удержался.

Значит, так всё будет между ними теперь?

— Но, знаешь… — Лизавета облизнула пересохшие губы.

Лад повернул голову, вновь посмотрел на неё снизу вверх, но теперь не извиняясь, а равнодушно. Если бы не этот взгляд, она не решилась бы продолжить и просто ушла, но он подстегнул что-то в ней, заставил усилием воли расправить плечи.

— Я хочу, чтобы ты тоже кое-что помнил, Лад. Ты это начал.

Остаток дня и всё следующее утро Лизавета провела рядом с отцом. Это было тяжёлое время: ей приходилось улыбаться, притворяясь, что ничего не случилось, в то время как мысли вновь и вновь возвращались к последнему разговору с Ладом. Подходя к нему, она рассчитывала, что они останутся пускай не в добрых, но в нормальных отношениях — достаточных для того, чтобы комфортно поселиться под водой и постепенно выведать всё, что нужно. Но всё обернулось, как обернулось, и теперь Лизавета понятия не имела, чего ждать и что делать.

— Всё в порядке, Лизонька? — от отца её состояние не укрылось.

Несколько раз он пытался заводить об этом разговор, но Лизавета отделывалась усталой улыбкой. Она говорила, что ей жаль так скоро прощаться с отцом, и во многом то была даже правда. Она говорила, что события последних дней измотали её, и эти слова тоже не были ложью. Однако отец знал её всю жизнь и видел, что Лизавета открывает не всё.

А как сказать, что умудрилась разругаться со своим единственным шансом на спасение?

Неудивительно, что ночью Лизавета плохо спала. Несколько раз она просыпалась от кошмаров, которые толком не помнила. От них сохранились лишь смутные, подёрнутые дымкой тумана образы: чёрные воды озера, затянутые нитями водорослей; чьи-то длинные пальцы почему-то в чёрных шёлковых перчатках; чёрное небо с бельмом там, где должна была мягко сиять Луна.

Каждый раз Лизавета просыпалась в холодном поту и не могла объяснить себе, что именно её напугало. Может, ей снилось, как она тонула в озере — ведь именно это ей вскоре и предстояло?

Поутру она чувствовала себя разбитой. Холодная вода и припарки не избавили от тёмных кругов под глазами и пришлось выходить как есть: помятой, потерянной, сомневающейся в собственной правоте.

При виде отца Лизавета чуть не расплакалась. Он стоял возле телеги, сгружая на неё провизию на ближайшие дни, и в свете солнца выглядел таким… домашним, обычным. На краткий миг отец вновь показался Лизавете непоколебимым, столпом и оплотом её собственной жизни, которому можно было довериться, в чём угодно.

А потом отец обернулся, и усталость в его глазах напомнила Лизавете, почему она должна была остаться одна.

«Пришло моё время защищать тебя», — подумала она, пряча лицо на отцовском плече. Объятия были тёплыми, успокаивающими, пускай и прощальными. Они продлились чуть больше положенного: никто не хотел отпускать первым, никто не хотел уходить. Но, наконец, Лизавета сжала отца в последний раз — и отступила.

— Будь осторожен в дороге, — наущала она, будто взрослая.

— Не волнуйся, уж себя как-нибудь сберегу, — отвечал он, мягко гладя её по щеке. — Но ты тоже обещай, что будешь осторожна.

— Обещаю, — и ведь даже не соврала: всё опасное она уже сделала.

Отец улыбнулся, грустно и одновременно нежно. Взял напоследок обещание писать каждую неделю, а то и чаще, — его Лизавета тоже дала, почти не задумываясь. Ей не виделось ничего сложного в том, чтобы написать пару строчек после того, как придётся пережить физическую смерть.

— И ещё… — отец уже сидел на козлах, но никак не хотел умолкать.

— Езжай уже, — Лизавета перебила, но не грубо, с улыбкой. — Со мной всё будет в порядке. Ты же говорил: водяной пообещал тебе это, а они всегда выполняют обещания.

Отец, кажется, хотел сказать что-то ещё, но сдержался, лишь кивнул коротко. А потом дёрнул за поводья, и лошади медленно сдвинулись с места.

Лизавета провожала его взглядом до тех пор, пока телега не превратилась в крошечную точку на горизонте. А потом закрыла глаза и впервые с его приезда позволила себе тихонько заплакать. Совсем чуть-чуть — всего две-три капли скользнули по щекам, оставляя на запыленной коже следы, — и вот она уже утёрла глаза, подобралась. И всё же даже от этих слёз стало немного легче.

— И куда ты теперь? — ну, конечно, Добрыня.

Мысленно Лизавета поблагодарила его за то, что он не обратил внимания на её раскрасневшиеся глаза, не сказал ни слова о пережитом прощании. Удивительно: с виду такой мужлан, а на деле — самый тактичный житель деревни.

— Вы уже знаете, да? — спросила она, прищурившись.

— Понятия не имею, — не моргнув, соврал он.

«Мне бы так научиться», — мимоходом подумала Лизавета.