Жена Дракона

Пока вы его боитесь, он сильнее вас. Ему нравится быть сильнее слабого – другой силы у него нет и никогда не было. Он много лет наслаждался властью над вами, и теперь ему не хочется её утрачивать.

– 

Всё это хорошо, Ирочка, когда произносится здесь, на кухне, в виде красивых лозунгов и полезных советов. Но он действительно может убить, вы не видели его таким, а я видела.

– 

Да, я не видела

его

таким. Но я видела другого человека – своего отца. Он швырялся в меня цветочными горшками, кричал и бил посуду, а однажды решил отвесить мне оплеуху. Просто за то, что киносеанс, на котором я была, закончился на двадцать минут позже. И тогда я сказала ему: «Если ты меня ударишь, я тебя посажу». С тех пор и до нынешнего дня он не сказал мне ни единого слова. Но и не тронул меня. Ни разу.

Отец каким-то чудом умудрился поменять билеты в последний день и примчался, волоча измотанную дорогой Танюшку, за день до суда. Кате показалось, что за прошедшие месяцы он успел одряхлеть: пил воду крупными глотками прямо из банки, стоя посреди кухни, и жилистые ноги по-стариковски дрожали.

Таня заснула, уткнувшись лбом в мягкий Катин живот. Она действительно выросла, покрылась красивым карамельным загаром, пряди волос выгорели на солнце. Кате было сладко и страшно одновременно, не верилось, что перед ней дочь, плоть от плоти. С каждым днём в ней явственно проступало драконье: жёсткие линии и бочажная глубина глаз, но подо всем этим неуловимо поблескивал стальной панцирь крутого бабушкиного нрава.

Отец, наконец, оторвался от банки, по-деревенски тыльной стороной руки отёр сухие губы – очередная примета старости – и тяжело осел на табуретку.

– 

Я устал.

И это опять был отчаянный сигнал, тревожный барабанный бой, как тот, которым давным-давно в далёкой уральской крепости отважный мальчишка предупредил своих товарищей об опасности. Папа не уставал. Он всегда бежал быстрее и дольше, больше работал, раньше вставал…

– 

Матери не могу сказать, – продолжал отец, – не поймёт она. Знаешь, она мне всегда что-то такое внушала… помимо любви… трепет, что ли… как икона. Да мне и икона такого не внушала, я ж неверующий, дочка… Не могу ей сказать, что устал, что боюсь, что сил больше нет. Она другая. Не такая, как мы. Я перед ней, как перед учительшей…

– 

Учительницей, – машинально поправила Катя и покраснела. – Извини.

Папа только беспомощно улыбнулся.

Эту привычку – исправлять чужие ошибки – она переняла у Дракона. Однажды в магазине она неправильно произнесла слово. Кажется, сказала сливОвый вместо слИвовый. Не дожидаясь, пока они выйдут на улицу, прямо возле кассы он отчитал её: как смеет она, филолог, допускать такие ошибки! В том возрасте, в котором сейчас их дочь, дети запоминают всё на лету.

– 

Моя однокурсница… кажется, она была из Тагила. Или из Таганрога, неважно, – рассказывал он, – однажды пришла знакомиться с родителями жениха. Это очень известная в Москве семья, оба ученые. В разговоре она допустила какую-то дурацкую речевую ошибку. Казалось, никто не обратил внимание, но ей отказали от дома.

Катя фыркнула. «Отказали от дома!» Как будто они в пьесе Чехова! Дракон обиделся:

– 

Ничего смешного! И брось эту привычку тоже – фыркаешь, как лошадь. Вульгарно донельзя!

Она замолчала, но он снова «вышел на режим» и сыпал словами, как горохом:

– 

Следи за дикцией, лексикой. Поправляй родителей – они у тебя из малокультурной среды…

– 

Отстань, – не выдержала Катя, – сколько можно! Как будто наследника Романовых воспитываешь!

– 

Катюша, твоя недальновидность меня поражает. Культурного человека формирует культурная речь. Она же притягивает высококультурное окружение. Если наша дочь станет говорить, как на Камском рынке, она там и закончит.

– 

Ей полтора года, побойся Бога!

–