Жена и дети майора милиции

Теперь ей было впору смущаться, Тамила услышала стук своего сердца. Луша пришла на помощь:

— Вот и славненько. Давно бы нам собраться вместе. Никита, у нас есть сахар?

— У нас есть сахар, у нас есть заварка, — ответил Никита и пошел в прихожую, где была плита, и уже оттуда раздавался его голос, — у нас есть чайник, у нас есть печенье, а значит, будет грандиозное чаепитие!

— Впервые вижу своего гениального сына не в своей тарелке, — сказала Тамиле Луша.

— Вот как? Гениального?

— Юмор театрального мира, — объяснила Луша, — но, говорят, действительно ужасно талантлив.

Пришла Муза. Видимо, Никита шепнул ей в прихожей о неожиданном визите ее родительницы. И Муза из всех оказалась самой талантливой артисткой.

— Мама, ты прелесть. Послушайте, что я вспомнила. Однажды в детстве отец повел меня в зверинец. Передвижной такой маленький зоопарк. Разместили его на окраине. Я в зоопарке никогда до этого не была, о том, что звери должны находиться в клетках, знала, но забыла. Мне казалось, что, как только мы окажемся за оградой зверинца, тут и выйдут нам навстречу разные звери. И вот вошли мы с папой в этот зверинец и видим: идет по дорожке нам навстречу наша мама. Я даже закричала от страха.

Все засмеялись. Тамила тоже. Вот она, ее дочь, находчивая, уверенная в себе, и не надо по ней раньше времени плакать.

Они пили чай и вели разговор о талантах, о творчестве. Разговор казался Тамиле выспренним, но остальные плавали в нем как рыбы в воде.

Чайник стоял на столе на подставке и был так зачумлен, словно кипятили в нем воду на костре, а не на газовой плитке. И все равно это был изысканный чайник. Чайник — символ особенной жизни приближенных к искусству людей.

— Вся беда творческого труда, — говорила Луша, — в том, что оно слито с лжетворчеством. Как бы это вам объяснить…

Объясняла она Тамиле. Никита и Муза в подобных объяснениях не нуждались. А Тамила познавала, что талант — редчайшая редкость. Но на одном таланте ни театр, ни другой вид искусства продержаться не могут. Чистый талант собирается в музеях, галереях, библиотеках, да и то там кое-что считается талантливым за выслугой лет. А в текущей жизни рядом с талантом живет на равных одаренность, просто, наконец, хороший вкус.

Тамиле нравился разговор. Вот так живешь-живешь и не подозреваешь, что жизнь твоя скользит мимо чего-то высокого и прекрасного.

— А как отличить одаренность от подлинного, большого таланта? — спросила она.

Они все трое знали ответ, но уступили высказаться Никите.

— Тут происходит довольно чистая химическая реакция, — объяснил он, — соединяются чужой успех и твое отношение к нему. Если на поверхность всплывает радость за чужой успех, желание посоревноваться, помериться силами и никакой зависти, ты талантлив.

Действительно, вроде химической реакции — четко, наглядно, доступно.

— Значит, подлинный талант не знает зависти? — спросила Тамила.

Она могла бы поспорить, усомниться насчет радости, но Никита отсек все сомнения.

— Подлинный талант не знает зависти, — подтвердил он, — поэтому талант беззащитен, он думает, что всем другим тоже незнакома зависть.

Слишком они хорошо все, знали. Тамила поняла также, что из всех талантов самыми талантливыми были они сами. И она спросила:

— А что же скромность? Разве скромность в человеке не производное таланта?

Они рассмеялись. И она узнала, что скромность как раз самый яркий признак посредственности. А талант знает себе цену, он никого не стесняется, ни перед кем не ломает шапку. А скромность — это все-таки приниженность.

Тамила расстроилась:

— А страдать он умеет? Любить и ненавидеть он умеет, ваш талант?

Ее вопросы развеселили их.

— А кого ненавидеть?

— Ну хотя бы тех, кто неталантлив, но удачлив, благодаря своей пронырливости или там блату и тому подобному.

Такой поворот немного затруднил их, но тем не менее ответ тоже нашелся.

— Талант выше ненависти. Ненависть, по сути, та же зависть…