Жена и дети майора милиции

Это был долгий чай. Тамила отметила, что выпила четыре чашки. Луша сидела напротив и глядела на нее дружескими, почти родственными глазами. Легкий, добрый, без намека на чопорность дом. Дом талантливых людей. Пианино с бронзовыми подсвечниками, букет желтых засохших роз в керамическом кувшине, — все здесь было не магазинное, не с базара, а из талантливой, не отягощенной житейскими заботами жизни. В этой жизни мальчик в семнадцать лет мог считать себя гением, мог жениться на ее дочери. Как известно, общепринятые нормы на гениев не распространяются. Тамила поглядела на Музу и Никиту: нет, не пара. И не потому, что слишком молоды, а потому, что очень разные: крепенькая, хоть и осунувшаяся, повзрослевшая в последнее время Муза, и изящный, другого слова не подберешь, юноша с нежным лицом и холодным задумчивым взглядом. Юноша вообще никому парой не был. Ему бы флейту, бархатный камзольчик. А Муза влюблена. По-хозяйски влюблена, как бывшая отличница, умеющая извлечь пятерку из самой трудной задачки. Тамила заметила: о чем бы ни говорили за столом, Муза слушала за двоих, взглядом и словом то и дело обращаясь к Никите. А он от этого беспрерывного луча любви, кажется, чувствовал себя слегка ослепленным и то и дело щурился. Тамиле казалось, что таким образом он уменьшает перед собой размеры присутствующих: прищурился, и все, кто тут был, стали игрушечными, ненастоящими.

3

Мастер Татьяна Сергеевна Соловьева была женщиной доброй и прямой. Такое, во всяком случае, было о ней мнение окружающих. Считалось, что ей никогда никому не хотелось нравиться, она никого не боялась и поэтому всегда была беспредельно правдивой и не подлаживалась ни под кого. Валера рассыпался перед ней мелким бесом, нахваливал Игоря и так и этак, особенно терял лицо, когда, понизив голос, повторял: «Вы же понимаете, он только что из армии, прошел надлежащую боевую и политическую подготовку». Они сидели на крошечной кухне, хозяйка особого интереса к гостю не проявляла. Расставила на столе чашки, высыпала на тарелку из пакета пряники и обратилась к Валере: «А теперь ты действуй, бери чайник, разливай, хозяйничай». Валера стал хозяйничать. Игорю было здесь не по себе, не нравилась ему Соловьева, тоскливо становилось, когда думал, что такая будет им командовать на заводе. И ей он не нужен. Даже Валера это заметил.

— Татьяна Сергеевна, — сказал Валера, — вы так реагируете, как будто вам рабочие не нужны.

— Не обо мне речь, — ответила та, — разговор не о том, кто мне нужен или кто нужен конвейеру. Разговор о том, нужны ли мы твоему товарищу. — И она поглядела на Игоря отчужденно, но оценивающе. — Правильно?

Игорь кивнул, мол, правильно, хотя ничего пока не понял. Зря они сюда пришли, зря он поддался Валериному натиску.

— Он на перепутье, — говорил Валера, преданно глядя на Татьяну Сергеевну, — ему, кроме вас, никто не сможет помочь.

Соловьева, польщенная, улыбнулась. Игорь сжался: как из всего этого выпутаться? Ну, Валера, протяни руку помощи.

— Когда в школе учился, о каком деле мечтал? — спросила Соловьева.

— Ни о чем, кажется, не мечтал. Подумывал иногда о милиции. Потом с детьми хотел работать, воспитателем.

Соловьева задумалась и словно нехотя выдавила из себя:

— Ну что ж, тогда Валера правильно тебя привел ко мне. Тогда твое место на конвейере.

Игорь пожал плечами.

Потом, когда они шли темной улицей к автобусной остановке, Валера объяснил, почему она так высоко ставит свой конвейер. Ей бы волю, она бы всех молодых за него усадила. Такая у нее теория: не знаешь, куда деваться, давай на конвейер, тут придешь в себя, тут жизнь перед тобой прояснится. Самым интересным в Валерином рассказе было то, что Соловьева якобы не любила тех, кто засиживался на конвейере, не спешил покинуть его. В газетах даже писали, что это у нее такой метод, так она монотонный конвейер превращает в трамплин. Человек вроде бы не просто сидит — паечку шлепает, гаечку заворачивает, а испытывает себя на прочность. «Выпускникам» конвейера в армии потом служится легко, на всякой другой работе счастливо работается, они все оканчивают заочно институты и женятся один раз в жизни. Валера прямо захлебывался, рассказывая о своем бывшем мастере. Сам он под ее неоценимым руководством всего год просидел на конвейере. Мелкая была работа, не по нему, вытягивала душу, но где бы он еще понял, что рожден для строительного дела?

Игорь охладил его.

— Неудобно мне перед тобой и перед Соловьевой, — сказал он, — время у вас отнял. Не пойду я на конвейер, не мое это поприще.

— Ну нет! — Валера зыркнул на него волком. — Мое время я тебе подарю. А Соловьеву расстраивать не смей. Раньше надо было думать. А теперь ты хоть недолго, но посиди на конвейере. Она сама тебя выгонит, если это тебе вредно или ты на самом деле ничего не сможешь.

История! Игорь даже засмеялся: вот это влип. А Валера опять завелся: