Жена Хана

Теперь днем и ночью кто-то ждет тебя, думает о тебе, тоскует и томится по тебе, и этот кто-то — женщина. Она хочет, требует, она жаждет тебя каждой клеточкой своего существа, всем своим телом, своей кровью. Ей нужны твои руки, твои волосы, твои губы, твое тело и твои чувства, твои ночи и твои дни, все, что в тебе есть мужского, и все твои мысли и мечты.

Стефан Цвейг

И он словно видит, как оно бьется, как дергается в ее руках. И начало отпускать, словно сразу стало легче. Он позволил себе утонуть в ярко-голубых глазах, броситься в них, нырнуть с победным рыком, с самозабвенностью на которую не был никогда способен.

Наклонился к ней и медленно провел языком по приоткрывшимся губам, пробуя на вкус эти слова от которых по всему телу проходила невыносимо чувствительная дрожь. Он никогда раньше их не слышал. Ни от кого…кроме матери. Но если от нее они были более чем естественными, святыми, неприкосновенными, то от маленькой, по сути чужой девочки, которая оказалась его женой самым идиотским и непостижимым образом, которую он изначально воспринимал как дешевый мусор, который выбросит без сожаления, как только ему надоест…не ожидал, что когда-нибудь ощутит вспышки ослепительного счастья от каждой буквы в этих запрещенных словах.

Вот они под его языком шелковистые, горячие, проскальзывают ее дыханием в легкие. Наполняют все его тело изнеможением и тоскливой жаждой…получить больше, нажраться этой эйфорией, пробовать ее снова и снова, чтобы от насыщения кружилась голова. Скользнул вниз по подбородку, по изогнутой шее, к ключицам, к плечам и это сбивчивое дыхание, сильное биение ее крошечного сердца сводят с ума, словно свидетельствую что она не лжет. И Хана скручивает от неудержимого желания касаться ее беспрерывно.

— А как же страх? — шепчет в ее приоткрытый рот, — Ты говорила, что боишься…ненавидишь.

Нависая над ней, всматриваясь в запредельно чистую голубизну так напоминающую небо. Затаившись перед ответом, ощущая, как от напряжения сводит скулы и накатывает тот самый страх…ожидание ушата ледяной воды на разгоряченную дикими эмоциями душу, на вспенившуюся от страсти кровь.

— Я уже не помню, — плутовка знает, что ответить. Такая юная и уже такая хитрая или настолько искренняя, что ей не нужны никакие уловки потому что говорит правду. Человек открыт лишь в самые сильные моменты переживаний: на пике боли, счастья или безудержного горя. Женщина честна лишь в родах, наслаждении и в смерти. Во всех остальных случаях она способна на самую изощренную ложь. Так говорила Сарнай, когда расчесывала густые волосы своего сына перед тем, как они спускались к столу, за которым сидела свекровь с сыновьями.

— Ты говорила, что со мной только боль…, - допытываясь и при этом не прекращая целовать ее шею, губы, скулы, как одержимый, как помешанный наркоман, втягивая безумный запах молочной кожи.

— Я научилась любить даже ее.

Резко поднялся и упираясь руками по обе стороны от ее головы впился взглядом в нежное раскрасневшееся лицо.

— Я все еще причиняю тебе боль?

Отрицательно качнула головой.

— Ты причиняешь мне наслаждение…ты делаешь мне хорошо.

Это ее «хорошо» опаляло его возбуждение похлеще любого афродизиака, захлестывало дикой волной похоти как самый адский крик оргазма. Особенно когда она выгибает спину и касается грудью его груди и его накрывает бешеным желанием сжать ее, ощутить ладонями насколько затвердели ее соски. Убедится в каждом ее слове.

Нетерпеливо рванул ворот тонкой рубашки, тут же лаская обнажившуюся грудь, сжимая обеими руками, надавливая на соски и видя, как загораются ее глаза. Наклонился и втянул в рот острую вершинку, обводя языком, мыча от удовольствия, присасываясь сильнее, кусая и сотрясаясь всем телом.

Обвивает руками его шею, подаваясь вверх, оплетая его ногами, но он сбрасывает ее на подушки, обездвиживая, прижимая к кровати.

— Не двигайся, тебе будет хорошо…обещаю.

Гладит мягкий живот, опуская руку чуть ниже. Как он не замечал, что ее тело стало еще совершеннее, еще вызывающе прекрасней. В нем появилась женственная округлость, мягкость линий и ее грудь пышнее, тверже, сочнее, ее живот не такой впалый как раньше, а соски настолько чувствительные, что едва он касается их они тут же становятся тверже, краснее.

Приподнялась, хватаясь за его плечи.

— Мне хорошо, когда тебе хорошо. Если ты любишь по-другому…