Жена Хана

Стонет вместе с ней, не сдерживаясь, отдаваясь этому безумию и каждый нерв прошибает электричеством, продергивает колючей проволокой самого утончённого удовольствия. Хан выгибается назад, удерживая маленько тело за ягодицы, пронзая его со всей дури, со всей мощи и по его лицу катятся крупные капли пота. Долбится все сильнее и сильнее, целуя в исступлении горячую кожу под собой, ловит губами каждый сантиметр, лижет, покусывает, словно животное дорвавшееся до любимого пиршества. Голодное, дикое, отчаявшееся животное, готовое все сожрать до последней крошки.

Приподнял ноги за колени, прижимая к груди, чтобы войти намного глубже, испытывая на прочность и ее, и себя, лихорадочно выискивая в ее лице страдание и не находя зайтись в стоне. Гортанном, довольном стоне и набросился на ее рот, ворвался в него языком, вскрикивая от каждого толчка глухо, протяжно, в унисон нежным стонам Ангаахай, которые нарастают по мере того, как он срывается на хаотичную скачку, на самый примитивный и уродливо-прекрасный танец первобытной звериной похоти. И его птица под ним, распятая, мечущаяся в наслаждении, разбросавшая волосы по подушкам, извивающаяся, стонущая, обвитая бинтами, пахнущая бальзамами и сексом, смазкой и потом самого Хана.

Она кажется ему одновременно маленькой и нежной и вместе с тем до сумасшествия искушающей, ведьмой, жгучей сучкой, принадлежащей только ему одному, научившейся стонать под ним, кончать, шептать и кричать его имя пока он ее трахает.

Трахает…нет, он ее не трахает. Он ее…этого слова не существует в его лексиконе. Он делает ей хорошо. Уже давно все для нее. Даже этот адский оргазм ослепивший его до такой степени, что от собственного крика заболело горло, а конвульсии выломали все тело назад, в напряжении, в разрывном фонтане безумия выплескивающимся в нее непрерывным потоком вместе с судорогами дёргающегося в наслаждении тела.

Упал рядом лицом в подушки, распластавшись по кровати, сгребая ее в охапку одной рукой, чтобы не разрывать контакт. Шумно дышит со свистом.

И замирает, когда чувствует, как ее губы касаются его потной спины, вдоль позвоночника, а пальчики гладят его шрамы, она ложится на него сверху, животом на его спину, зарываясь лицом в его затылок. И он понимает, что слова и не может существовать. Оно маленькое, ничтожное, ничего не значащее…зачем ему слова если в ее руках его жизнь.

Зазвонил сотовый и Хан нехотя потянулся к нему, включая громкую связь.

— Ваш дед пришел в себя.

— Отлично. Что-то еще?

— Он хочет видеть Ангаахай.

— Он может хотеть.

— Отказался есть пока она не придет.

— Пусть не ест.

Отключился и перевернулся на спину, приоткрывая глаза и с удивлением видя, как его жена склонилась над ним.

— Я пойду.

— Нет! Ты не должна.

— Не должна, — кивнула и провела ладонью по его щеке, — я хочу пойти.

Перехватил ее руки.

— Зачем?

— Он пожилой и больной старик. Он заслуживает уважения. Он — твоя семья.

Долго смотрел ей в глаза.

— У меня нет семьи.

— Есть, — повторила упрямо и накрыла его пальцы своей ладонью, заставив невольно ослабить хватку. — я, Эрдэнэ и твой дед — мы твоя семья. И мы тебя любим.

— Батыр Дугур-Намаев не умеет любить! Не обольщайся. В любом возрасте он был и будет подонком.

— Я все же пойду, если ты позволишь.

И тут же потерлась об него, как котенок, прижалась губами к его щеке. И он ощутил себя расплавленным куском железа, растекающимся по шелковым простыням.

— Иди…если тебе это доставит удовольствие.

— Спасибо, — глаза искренне загорелись радостью, — доставит!

И он сам вспыхнул от восторга, загорелся изнутри, не сводя с нее взгляда и чувствуя, как внутри все болит…как тянет и ноет в груди и хочется громко надрывно заорать то самое слово, которого не существует.

Глава 11

Мы любим вовсе не тех, кто сделал нам что-то хорошее. Мы любим тех, кому сделали что-то хорошее мы сами. И чем больше хорошего мы им сделали, тем больше хотим сделать еще.

Пелевин

— Присядь вот здесь. Ближе. Мне тяжело говорить.

Я подошла на несколько шагов вперед. Этот человек даже в постели, с кислородной маской на лице, внушал страх и какое-то опасение. Словно был способен на что угодно на ментальном уровне. Его аура мощнейшая по своей силе, звучала даже в слабом звуке голоса. Сейчас я осознала значение слова — могущественный. Он был именно таким. Батыр Дугур-Намаев напоминал мне царя, возлежащего на подушках и повелевающего до последней секунды своей жизни.

— Скажи…Генрих улетел? Да? Или его оставили в доме?

Как интересно…он действительно позвал меня, чтобы поговорить о своей птице? Так неожиданно. Забота о питомце, когда в доме сгорело все дотла и насколько я слышала пропали золотые украшения.

— Генрих здесь. Я попросила Тамерлана забрать его к нам домой.

Дед прикрыл веки, тяжело вздохнул. Видно было, что он устал и ему тяжело разговаривать.

— Я принесла вам обед. Сама готовила…как вы просили. Бульон и кусок лепешки.