Жена Хана

Она говорила убедительно и меня прошивало нитями отчаяния, тоски и дикой боли. И мне стоило огромных усилий воли не сломаться, не поддаться всеобщей истерии, не начать так же, как и они оплакивать его. Он жив. Я знаю.

Тоже самое я сказала вчера Эрдэнэ, когда она рыдала после жестоких слов Цэцэг о смерти отца. Тетка не пожалела девочку, она красочно описала все, что случилось с дедом и с Тамерланом. Словно наслаждаясь страданиями малышки. Я еще долго ее успокаивала после того, как ведьма ушла.

— Не слушай их. Он жив. Я видела своими глазами, и никто не заставит меня поверить, что это твой отец. Понимаешь? Ты мне веришь, что это не он? Веришь, Эрдэнэ?

— Очень хочу верить, очень.

Она обняла меня тонкими руками, пряча лицо у меня на груди.

— Но тетя говорит, что это он. Говорит, что узнала его.

— Никто не знает твоего папу лучше, чем я и никто не видел его тело настолько близко как я.

И я заставляла верить и себя, заставляла и стискивала зубы до боли, чтобы не сметь погрузиться в отчаянную тоску, чтобы не дать боли сожрать себя, не дать ей начать обгладывать мои кости. И по голой спине пробегают разряды электричества, а адреналин закипает в венах. Я перебираю пальцами его браслет на запястье и жду пока Зимбага закончит меня причесывать, укладывая волосы в пышную прическу.

Я вышла к ним тогда, когда все собрались в саду, под аркой, где поставили бархатный гроб, наглухо закрытый со всех сторон и вырыли там же глубокую яму. Когда мои шаги нарушили тишину, то все ко мне обернулись. Я шла по ковровой дорожке, вместе с Эрдэнэ, везла ее впереди себя такую же белоснежную, праздничную, похожую на куколку. Вышла на улицу и видела, как округляются их лица, вытягиваются, как приоткрываются рты и быстро щелкают фотоаппаратами репортеры. Неожиданно, да? Я и сама не ожидала, что способна на это. Оказывается, да, способна. Потому что никогда не поверю в его смерть пока не увижу ее своими глазами.

С какой ненавистью смотрят на меня, с каким дьявольским презрением, а кто-то с жалостью от которой воротит и сводит судорогой желудок. Да, я та самая белая ворона среди вас в полном смысле этого слова. Когда репортеры облепили меня со всех сторон я заявила:

— В этом гробу кто угодно, но не мой муж. Поэтому ни я, ни дочь Тамерлана Дугур-Намаева не будем соблюдать траур. А эти похороны просто цирк, угодный тетушкам, чтобы перейти в право владения имуществом моего мужа! Я отказываюсь признавать себя вдовой. Я буду искать своего мужа.

— Тогда кто в гробу по вашему мнению?

— Там никого нет. Там какие-то куски плоти, которые не принадлежат Тамерлану.

— На них его татуировки.

— Я лучше всех знаю татуировки своего мужа и это не стопроцентное сходство.

— А анализ ДНК?

— Его подделали.

— Кто?

— Те, кому выгодно считать моего мужа мёртвым, чтобы завладеть всем, что он имеет.

Я пнула венок и хлопнула ладонью по крышке гроба, постучала по ней ногтями.

— Как ты смеешь осквернять гроб моего племянника? — взвизгнула Цэцэг.

Теперь она была смелой в окружении целой толпы родственников и шагнула ко мне в очередной раз, но я ее не боялась, вскинула голову, глядя в лицо высокомерной стерве.

— В этом гробу кто угодно, но не ваш племянник. Я не признала его и не признаю никогда.

— Потому что знаешь, что с его смертью ты снова станешь никем.

— Потому что никто кроме меня не видел его голым! — нагло процедила ей в лицо, и толпа загудела, зашепталась шокированная моими словами. — И только я знаю наизусть каждую родинку на его теле!

— Ах ты наглая шлюха! Пошла вон отсюда! Не оскверняй такой скорбный день своим грязным ртом!

Она нависло надо мной, и я просто толкнула ее, не сильно, скорее пытаясь отодвинуть от себя, защищая свое пространство, ограждаясь от этой ненависти и не подпуская к своему животу, но Цэцэг не удержалась и полетела в вырытую могилу. Зацепила гроб, и он упал на нее сверху. Разжались крики, вопли. Все бросились спасать несчастную Цэцэг.

И всё это снимают репортеры. Я не стала ждать пока они вытащат ее из могилы, развернулась и пошла обратно в дом, толкая перед собой кресло с Эрдэнэ и слыша себе вслед проклятия, бранную речь и шипение.

— Что за девка? Что за вульгарная дрянь? Как она смела выйти в белом?

— Неужели Лани женился на этой русской? Откуда она взялась? С какой помойки он ее вытащил? Какая неслыханная наглость!

— Не пойму, что она делает в этом доме? Пусть ее выставят на улицу!

— Вытолкать в шею, дрянь! Как она смела прийти на похороны в подвенечном платье?!

— Тыыыы! Сука! Ты пожалеешь об этом! Пожалеешь, проклятая дрянь! — донесся до меня дребезжащий голос Цэцэг, — Не прикасайтесь ко мне! Я в порядке! Давайте, закапывайте! Достаточно!

Мои пальцы впились в поручни коляски, и я везла Эрдэнэ в свою комнату. Осиное гнездо разворошили и скоро осы начнут жалить. Больно, сильно, ядовито. Если только Батыр не откроет глаза. Остается лишь молить Бога чтоб это произошло как можно скорее.