Жена Моцарта

— Тогда можно о его последнем владельце подробнее? Сейчас вы знаете больше? — подняла я на неё глаза.

— Сейчас я знаю многое. Но совсем не из-за перстня. Не обязательно быть ясновидящей, чтобы что-то узнать, достаточно просто спросить. Я и спросила. Но ещё раз попрошу, — она снова предупреждающе подняла руку, — пока никаких имён.

Чёрт! А вот это мне уже не нравилось. Моцарт будет чувствовать себя дураком, ведь он один не в курсе, что мы говорим о его отце. Но отступать было поздно.

Кирка поняла моё напряжение.

— Я раскрою карты, если ты сочтёшь нужным, — ответила она мне. — Но сейчас важно, чтобы Сергей Анатольевич был непредвзят.

— Я?! — удивился он, с подозрением нюхая чай, но после того, как я его обозвала трусом, не допить до конца он, конечно, не мог. — То есть это касается меня?

— Возможно, — уклонилась от ответа Кирка.

— Прошлый раз вы сказали странную фразу: «Зачем ему вообще это понадобилось, он же…», — напомнила я. На самом деле она сказала: «Я понятия не имела что он украл. Зачем ему вообще понадобилось красть, он же…», но вряд ли Моцарт не понял бы о ком речь, если бы я уточнила.

Эта фраза не давала мне покоя. Я крутила её и так, и сяк. Я размышляла о ней ни один день. И жаль, что на этот вопрос не дал мне ответа волшебный чай. Но сегодня я надеялась узнать правду и без него.

— Прежний владелец кольца — мальчик из богатой, влиятельной семьи, получивший отличное воспитание, блестяще образованный, говорящий на нескольких языках, играющий на разных музыкальных инструментах, великолепно разбирающийся в искусстве, гордость отца, его отрада. К сожалению, он рано потерял мать. И стал жертвой интриг невзлюбившей его мачехи. Пока был мал, — а отец повторно женился, когда сыну исполнилось двенадцать, — он, как все мальчишки, и не подозревал, что может стать предметом такой лютой ненависти женщины. Но, когда у него родился единокровный брат, пребывание в родительском доме стало просто невыносимым.

Кирка подала Моцарту печенье. Он отказался, а я нет. Хрустя кусочками жареного арахиса, я пыталась представить себе этого мальчика похожим на Сергея. Его отец, правда, был красавцем, о чём говорили все, кто его видел. Но Кирка, конечно, умышленно, об этом не упоминала. А мне никого красивее моего сурового неандертальца и не было.

— Едва ему исполнилось восемнадцать, он покинул родительский дом.

— А сколько в то время было его брату? — уточнил Моцарт.

— Совсем малыш. Два, может, три. После череды выкидышей, его мачехе, наконец, удалось родить. И она стала ещё непримиримей. 

— Значит, он уехал и больше не вернулся?

— И лучше бы так. Но он всего лишь уехал учиться в колледж. Спустя два года, по настоятельной просьбе отца приехал в родовое гнездо на каникулы.

— Мы же говорим о двадцатом веке, правда? — посмотрел на меня Моцарт с подозрением.

— Да, конечно, — ответила ему Кирка, а я только кивнула — набитый печеньем рот якобы не позволил мне большего. — Это события примерно полувековой давности.

— Но это, видимо, Европа. Поместье, колледж, кольцо с ёлками древнего немецкого рода, — перечислил Сергей. 

— Совершенно верно. Хотя мать парня была русской, да и отец имел русские корни, за пять веков в роду многое смешалось. И когда случились те события, что случились на злополучных каникулах, именно в Россию парень и сбежал.

— Что же произошло? — вёл допрос Моцарт.

Я даже перестала жевать — ждала, что же Кирка скажет дальше.

— Его мачеха подстроила так, словно изменила мужу с сыном.

Я сглотнула, а Моцарт хмыкнул.

— Как глупо, — подлил он себе из того самого фарфорового чайничка того самого «волшебного» чая.

Я испуганно глянула на Кирку, но та молчаливо разрешила. Для его роста и веса, ему, наверное, и пара чайников, не то что кружек, будет нипочём.

 — Я так понимаю, отец выставил из особняка обоих, — вернул Моцарт фарфор на место. — И обоих лишил наследства.

— Только одного. Своего старшего сына. И выгнал, и лишил наследства. Изгнал с позором, обидными словами в качестве напутствия и прекратил финансировать его учёбу. Парню ничего не оставалось, как ехать в Россию к родственникам матери.

— А мачеха, значит, осталась? — выразительно изогнул бровь Моцарт.

— Вот сука, — проглотив печенье, добавила я.

— У неё на руках всё же был маленький ребёнок, — пожала Кирка плечами. — Оставить его на попечение нянек, или оставить жить с ним пусть неверную жену, но всё же родную мать — мне кажется, выбор был очевиден. — Тем более, она утверждала, что пала жертвой насилия со стороны двадцатилетнего наглеца. Тот и правда был довольно дерзким, отчаянным, смелым и умным парнем.

— И семена раздора, что эта самка собаки сеяла между отцом и сыном все эти годы, конечно, упали в благодатную почву, — кивнул Моцарт.

Его явно задела за живое история парнишки, судя по тому, как он залпом выпил только что налитый чай. И я только сейчас поняла почему Кирка настаивала не называть имён: она ждала его реакции.

— Семена легли. И взошли. Мужчина вычеркнул из наследства и старшего сына, и мачеху. Оставив всё малышу. Хотя это и была формальность.