Жена смотрителя зоопарка

– Хорошо, что ты такой умный, – сказала Антонина. – А теперь поспеши.

С того случая Маурыций ходил по дому только по ночам; после того как домработница отправлялась к себе до следующего утра, он свободно спускался по лестнице, словно ступая в заповедную тундру. Каждый вечер Антонина заставала его вышагивавшим взад-вперед по гостиной, медленно, благоговейно, чтобы «не забыть, как ходить», по его собственным словам. В какой-то момент он останавливался, чтобы проведать хомяка, с которым сдружился, после чего слушал с остальными «гостями» фортепьянный концерт Ли́сника.

Однажды вечером, между двумя прелюдиями Рахманинова, Ли́сник отвел Маурыция в сторонку и сказал:

– Доктор, я плохо справляюсь с бумажной работой, кроме того, некоторые документы на немецком, а я очень скверно владею этим языком. Меховой бизнес разрастается, и мне очень нужен секретарь… Вы мне не поможете?

Маурыций однажды признался Антонине, что в изоляции, под чужим именем, он чувствует себя призраком. А это предложение Ли́сника означало, что Маурыций снова сможет стать реальным человеком, при документах и в действии, и, что самое замечательное, получить официальный статус обитателя виллы в качестве работника пушной фермы. Сделаться реальным человеком было немалым достижением, поскольку из-за оккупации требовалось чрезмерное количество официальных удостоверений личности и документов самых разных уровней: фальшивое разрешение на работу, свидетельство о рождении, паспорт, регистрационная карточка, продуктовые карточки и прочее. В его новых документах значилось, что он Павел Зелинский, официальный секретарь зверофермы; он поселился в доме как квартирант, что также означало отсутствие необходимости прятаться в чулане наверху, теперь свободном для другого «гостя». Сделавшись реальным, он претерпел и психологические изменения. Он спал на кушетке внизу, в узкой комнате, примыкавшей к столовой, там же жил хомячок, и, прислушиваясь к возне любимого зверька, Маурыций, как заметила Антонина, совершенно переменился.

Маурыций рассказывал Антонине, что каждый вечер он расстилает постель неторопливо, с ощущением счастья, какого он не испытывал с начала оккупации, он находит удовольствие в простых действиях, когда раскладывает свой единственный чемодан, пусть потертый, и водружает его на стул рядом с собственной книжной полкой, занятой несколькими книгами, спасенными из прежней жизни, и все это в доме, где он может спокойно спать в окружении приемной семьи, ставшей неотъемлемой частью его существования.

Гетто уничтожило хрупкий мистицизм повседневной жизни громадного числа людей, лишило таких подсознательно ценных вещей, как право на личную жизнь, свобода выбора и, самое главное, чувство уверенности, позволяющее человеку улечься в постель и с легкостью отдаться сну. В здешней атмосфере хомячьей невинности Маурыций засыпал рядом со своими книгами, с документами, подтверждающими, что он реально существует, и, самое главное, под одной крышей со своей обожаемой Магдаленой. Оказалось, что любовь несокрушима, ей хватает места для жизни и его сердце по-прежнему податливо; как считала Антонина, любовь дала ему надежду, «моменты радости и удовольствия, ощущения, о которых он забыл, живя в гетто».

Второго февраля 1943 года Шестая немецкая армия сдалась под Сталинградом, и это было первое крупное поражение вермахта, однако всего через три недели после этого евреев, работавших на военных заводах в Берлине, отправили в Аушвиц, а к середине марта было ликвидировано Краковское гетто. Между тем подполье продолжало совершать диверсии разного рода – пятьсот четырнадцать, считая с 1 января, – а 18 января в Варшавском гетто немецким властям было оказано первое открытое вооруженное сопротивление.

В этот период сейсмических сдвигов все больше и больше узников гетто выбрасывало волнами на палубу виллы; они появлялись, потрепанные бурей, «потерпевшие кораблекрушение», как писала Антонина в дневнике. «Нам казалось, что наш дом – не легкая, хлипкая лодчонка, пляшущая на высоких волнах, а субмарина капитана Немо, рассекающая глубины океана на пути к безопасной гавани». А тем временем война продолжала яростно бушевать, наводя ужас на всех, «бросая тень на жизни наших „гостей“, которые пытались спастись бегством, оказавшись у входа в крематорий или на пороге газовой камеры», и им требовалось не просто убежище. «Они отчаянно нуждались в надежде, что безопасная гавань все же существует, что ужасы войны однажды прекратятся», пока дрейфовали на странной вилле, которую даже ее хозяева именовали ковчегом.