Жена смотрителя зоопарка

Поддерживать жизнь тела в ущерб духу было не в традициях Антонины. И если Ян делал ставку на тактические приемы и меры по введению противника в заблуждение, Антонина была убеждена в необходимости жить как можно веселее, несмотря на обстоятельства, однако не теряя при этом бдительности. Так что, с одной стороны, Ян и Антонина постоянно держали при себе по пилюле с цианистым калием, а с другой – поощряли юмор, музыку и всяческое веселье. Их жизнь в подполье была, насколько это было возможно, сносной и временами даже праздничной. Конечно же, в ответ на неизбежные тяготы жизни в такой тесноте «гости» бормотали знаменитые иудейские проклятия, диапазон которых простирается от наглядных («Чтоб тебе мочиться зелеными червяками!» или «Чтоб на тебя казарма рухнула!») до вычурных:

Чтоб у тебя была тысяча домов,
и в каждом доме по тысяче комнат,
и в каждой комнате по тысяче кроватей.
И чтобы ты спал каждую ночь
на новой кровати, в новой комнате,
в новом доме и вставал каждое утро,
и спускался по новой лестнице,
и садился в новую машину
с новым шофером,
который вез бы тебя к новому доктору –
а тот все равно не знал бы, как тебя лечить![69]

И все же «должна признать, что атмосфера в нашем доме была вполне приятная, – делилась Антонина в своем дневнике, – временами даже почти счастливая». И это резко отличалось от качества жизни и настроений даже в самых лучших убежищах города. Например, Антонина с Яном хорошо знали Адольфа Бермана и, скорее всего, читали письмо, полученное Адольфом в ноябре 1943 года от Юдиты Рингельблюм (жены Эммануэля), которая описывала настроения в бункере, прозванном «Крыся»:

«Здесь царит ужасающая депрессия – срок заключения неизвестен. Кошмарная безнадежность. Может быть, ты сумеешь подбодрить нас какими-нибудь новостями, и, может быть, мы сумеем сделать так, чтобы наши близкие оказались с нами»[70].

Сожители по комнате, хомяк и Маурыций, кажется, забавляли друг друга, и Антонина писала, как быстро сдружились эти двое.

– Знаешь, – сказал как-то Маурыций, – я так полюбил этого маленького зверька, и раз уж теперь я Павел, то пусть он будет Петр. Тогда мы с ним будем как двое апостолов!

Каждый вечер после ужина Маурыций выпускал Петра погулять по полированной террасе стола, и хомяк перебегал от тарелки к тарелке, подбирая крошки, пока его толстые щеки не раздувались. Тогда Маурыций подхватывал его на ладонь и нес обратно в клетку. Со временем Петр стал доверять ему настолько, что летал по всему дому на ковре-самолете раскрытой ладони Маурыция; эта пара сделалась неразлучной, и обитатели виллы, говоря о Павле и Петре, называли их не иначе как «хомяками».

Глава двадцать четвертая

Весной 1943 года Генрих Гиммлер решил преподнести Гитлеру несравненный подарок ко дню рождения, и это вознесло бы его над всеми остальными фаворитами фюрера. Гиммлер, который часто вел задушевные беседы с фотографией Гитлера и клялся, что он самый лучший и преданный его слуга, была бы у него возможность, заарканил бы луну и преподнес в подарочной упаковке. «Для него я сделал бы все, – сказал он однажды друзьям. – Поверьте, если бы Гитлер приказал мне застрелить родную мать, я застрелил бы и гордился оказанным доверием»[71]. В качестве подарка он поклялся ликвидировать оставшихся в Варшавском гетто евреев 19 апреля, в первый день Песаха, важный для иудеев священный день, а кроме того, канун дня рождения Гитлера.