Жена смотрителя зоопарка

– Этот дом совершенно сошел с ума! – объявил он. – Вы называете людей животными, животным даете людские имена! Я вообще не понимаю, говорите ли вы о людях или о зверях. Кто этот Соболь? Я не понимаю, это фамилия, подпольная кличка, прозвище человека или название животного. Просто сумасшествие какое-то!

После чего он театрально поднялся и удалился в свою комнату.

Антонина поспешила в кухню, чтобы поздороваться с появившимися в доме «соболями»: с Региной Кенигсвайн, ее мужем Шмуэлем и двумя сыновьями, пятилетним Мецио и трехлетним Стефцио. Самого младшего, Стася, отправили в сиротский приют, которым заведовал отец Бодуэн, из опасения, что плач младенца привлечет ненужное внимание. Регина к тому же «носила под сердцем дитя», как было принято говорить, – была беременна четвертым.

Летом 1942 года, во время массовых отправок в концентрационные лагеря, когда проходы через здание суда были закрыты, а спасительные пути через лабиринт канализации еще не были нанесены на карту, Шмуэль попросил одного друга-католика, Зигмунда Пьетака, помочь ему с семьей бежать и подыскать убежище на арийской стороне. Большинству спасшихся из гетто это удавалось благодаря сложной цепочке друзей, знакомых и удачного стечения обстоятельств, и у Кенигсвайнов тоже получилось. Шмуэль со своим другом Шапсе Ротолком вступили в полицию гетто и быстро сдружились с сочувствующими или же алчными охранниками и польскими контрабандистами. Ночью, неся в рюкзаках спящих от снотворного детей, Кенигсвайны, подкупив охрану, перебрались через стену гетто. Сначала их поселили в квартире, снятой Пьетаком, там они и скрывались до конца 1943 года. На протяжении всего этого времени Пьетак оставался единственным человеком, связывавшим их с внешним миром, он часто навещал их, принося еду и все необходимое. Но когда деньги кончились и их выселили, Пьетак спросил у Яна, не сможет ли тот пустить семью к себе, пока подполье не подыщет им убежище в каком-нибудь другом месте.

Антонина была знакома с Региной, дочкой пана Соболя, который до войны поставлял в зоопарк фрукты для животных, добродушный сутуловатый человек, всегда одетый в одну и ту же выцветшую от старости куртку, нагруженный тяжелыми корзинами с фруктами и овощами. Несмотря на тяжелую ношу, он обычно находил у себя в карманах место для угощений и подарков, например сладких вишен для обезьянок или желтого яблока для Рыся. Но по-настоящему прочным мостом, связывавшим семьи Соболей и Жабинских, стал сын пана Соболя, который был приписан к трудовому отряду гетто и иногда сбегал с работы в зоопарк, где Жабинские снабжали его картошкой и другими овощами, чтобы он тайком пронес их своим. Однажды он сообщил, что его переводят в другую рабочую бригаду, внутри гетто, и умолял Антонину уговорить его немецкого начальника, чтобы тот позволил ему и дальше работать за стеной. Антонина выполнила его просьбу и позже писала: «Может быть, этот арбайтсфюрер был хорошим человеком, или же его просто потрясло, когда я сказала, что без еды, которую Соболь проносит в гетто семье, они умрут с голоду. На весьма приличном польском он отвечал, что я должна быть „более осмотрительной“. Однако же юному Соболю еще больше месяца разрешали работать за стенами гетто и проносить домой еду для родных».

Жабинские не только знали Регину еще девочкой, они даже были у нее на свадьбе, и Ян работал с ее мужем, Шмуэлем, оборудуя бункеры. Прославленный боксер, Шмуэль Кенигсвайн обычно выступал за варшавские спортивные клубы «Маккаби» и «Звезды», а еще он был квалифицированным плотником, который помогал «Жеготе» строить и переоборудовать укрытия. Во время войны архитектор Эмилия Хижова, заметная фигура в «Жеготе», придумала фальшивые стены, которые открывались от нажатия кнопки, и рабочие устанавливали их в квартирах по всему городу, а жильцы следили, чтобы не заставлять их мебелью. И уловка удалась: эти панели походили на обычные стены и не привлекали внимания.

Когда Кенигсвайны впервые появились в зоопарке, их бедственное положение глубоко взволновало Антонину: «Я смотрела на них со слезами. Несчастные цыплятки с огромными глазами, полными страха и тоски, вопросительно взирали на меня». В особенности встревожил ее взгляд Регины, потому что это был «полный безысходности взгляд молодой матери, обреченной на смерть».