Жена Тони

– Понимаете, миссис Арма, у Вест-Сайдской трассы сейчас идет стройка, – начал он. – Сегодня около Западной 57-й улицы и тамошнего подземного перехода произошла авария, довольно серьезная. Наши ребята направились туда, и карета «скорой помощи» тоже. Но прежде чем мы добрались, ваш сын – он ехал в северном направлении, как раз сворачивал с 57-й улицы, заметил аварию и остановился. Он увидел пострадавших и вышел из своего автомобиля, чтобы оказать им помощь. Двоим пассажирам он помог выбраться из машины и забраться на леса вокруг стройки, чтобы на них никто не наехал. Затем он вернулся обратно помочь водителю пострадавшей машины, но тут его сбил ехавший по трассе автомобиль. Он скончался на месте.

Чичи сдавило горло, она не могла дышать. Монахиня поблагодарила полицейского и попросила его уйти.

Справившись с дыханием, Чичи сказала:

– Я хочу видеть моего сына.

Она произнесла это так уверенно, что монахиня не стала спорить и провела Чичи в расположенный в подвале больницы морг. У стеклянной двери морга Чичи остановилась и прислонилась к стене. Она расплакалась и сползла на пол. Монахиня опустилась на колени рядом с ней.

– Вам вовсе не обязательно на него смотреть, – тихо сказала она.

– Нет, я хочу его видеть. – Чичи взяла себя в руки и встала с помощью монахини.

– Его еще не успели подготовить, миссис Арма.

– Я понимаю, – сказала Чичи, собираясь с духом.

В морге они подошли к единственному занятому столу. Монахиня подозвала смотрителя, и тот бережно отвернул простыню. Лицо Леоне было залито кровью, но зубы и нос не пострадали. Он выглядел неожиданно умиротворенным, даже блаженным. Леоне погиб, совершая доброе дело – пытаясь спасти чью-то жизнь.

– Сыночек! – вскрикивала она, целуя и целуя его лицо, пока ей это позволяли.

Время от времени она отстранялась, чтобы посмотреть на сына, запомнить в мельчайших подробностях. Он выглядел так же, как в день, когда вышел из ее чрева, – измазанный кровью; убийственная ирония: в смерти ее ребенок будто только что появился на свет. Но, как и в тот далекий день его рождения, они были вместе, мать и сын, наедине друг с другом.

Этот ребенок никогда не доставлял родителям беспокойства. Он был миротворцем. Возможно, он хотел научиться играть на пианино по каким-то собственным причинам, но Чичи догадывалась, откуда росли корни этого стремления: он искал способ оказаться ближе к Саверио, стать частью отцовской жизни, оставаться рядом с родителями, сначала учась музыке у матери, а впоследствии – терпеливо высиживая часы репетиций, когда Тони пел снова и снова одни и те же песни, а его преданный сын аккомпанировал ему, не жалуясь на усталость. А когда пианино оказалось недостаточно, чтобы проводить побольше времени с отцом, Леоне начал учиться скрипке и так далее, пока не освоил все инструменты в оркестре.

Каждый день своей жизни Леоне старался сблизить членов своей семьи, собрать их снова воедино. Он инстинктивно понимал, что его мать и отец должны любить друг друга, что семья должна оставаться сплоченной, что им надо поддерживать друг друга, действовать вместе – и тогда семья станет счастливой.

– Быть твоей матерью было честью для меня, – прошептала Чичи.

Она опустилась на колени у тела сына и перекрестилась, молясь всей душой, чтобы ее отец поджидал ее сына на той стороне и заключил его в объятия. Ей не было нужды просить Бога принять Леоне в Царствие Небесное: она понимала, что Всевышний лишь ненадолго одолжил ей этого мальчика, чтобы научить их семью – их несовершенную, страдающую от обид семью – находить радость, где это только было возможно, и исцеляться, когда это было необходимо. Он столько сделал для этого за свою короткую земную жизнь, заставляя их смеяться и помогая им видеть друг в друге хорошее.

Монахиня тронула Чичи за плечо.

– Пора, – мягко проговорила она.

Покидая морг вместе с монахиней, Чичи взглянула на циферблат. Она провела с сыном почти три часа и осталась бы с ним до конца своей жизни, если бы монахиня позволила.

Снова задребезжал дверной звонок. Чичи лежала в постели и не желала открывать. Она уже успешно проигнорировала телефон, звонок швейцара по домофону, надоедливый стук в дверь, а теперь и электрический звонок, который не прекращался, совсем как дзиньканье лифта в универмаге «Сакс»[102] перед Рождеством. Чичи не без опасения подумала, что следующими явятся пожарные и станут выламывать дверь топорами.

– Убирайтесь! – крикнула она, не вставая с кровати.

Трезвон прекратился.

Чичи села, внезапно вспомнив, что у нее есть дети. А вдруг она нужна Рози или Санни? Что она за мать, если не отвечает ни на телефон, ни на звонки в дверь, ни на стук? Она схватила халат, лежавший у нее в ногах, накинула его и отворила дверь.

– Боже мой! Джим?

– Прими мои соболезнования, Кьяра.

– Это ты звонил по телефону?

– Да. И в дверь стучал, и в домофон звонил. Я испугался, что с тобой что-то случилось.

Чичи посмотрела на старого друга:

– Видишь ли, Джим, что-то действительно случилось. Ты не войдешь?

– Войду. Спасибо за приглашение.

Густые волосы Джима совсем поседели, но в остальном он почти не постарел.