Женатый мужчина

Джон вздохнул, ибо он с грустью понял: его любовь к Пауле сродни любви Клэр к Генри Масколлу — он тоже искал способа «выпустить пар» и никогда не будет любить Паулу ровно, небрежно, по-братски, как любил Клэр. Потому что он для этого слишком стар. Джон понял: его ждут вечные заверения в страсти к Пауле, которыми он будет прикрывать легковесность своей любви.

Детей привезли родители их друзей. Джон проследил за тем, чтобы Том и Анна приняли ванну, почитал им перед сном и уложил спать. Пришла миссис Джайлс: Джон с Паулой должны были ужинать у Барклеев. Было приглашено еще шесть человек, включая Микки и Мэри Масколл. Три порции виски привели Джона в форму. Он поддразнивал хозяина и хозяйку дома, посмеиваясь над политической историей, которую те устроили накануне выборов. Так где же комиссары? И что случилось с революцией, которую они предрекали?

— О, так ведь мы этого не говорили, — возразила Ева Барклей. — Все это Генри.

Тут Мэри Масколл залилась краской, и наступило неловкое молчание. Но вскоре все снова заговорили и держались прекрасно. Вечер явно удался.

Уже в дверях, прощаясь, Мэри и Паула решили, что надо будет как-нибудь сходить вчетвером в кино или посмотреть какую-нибудь пьесу.

— Разве вас в парламенте не загоняют в десять вечера в постельку, как пай-мальчиков? — поддел Микки Джона.

— Не еженощно, — отшутился Джон. Женщины долго договаривались звонить друг другу, хотя было ясно, что никогда они этого не сделают. И обе пары разошлись. Джон с Паулой возвратились на Пэрвз-Мьюз и, слегка пьяные, предались необузданным ласкам.

В Холланд-Парк Джон вернулся только в час ночи, тем не менее утром поднялся вовремя, чтобы накормить детей завтраком и отвести в церковь. Они сели на скамью недалеко от алтаря. Над ними на деревянном пьедестале возвышался раскрашенный гипсовый Христос, перстом указующий на кровоточащее сердце в отверстой груди. Что, спрашивал себя Джон, что это давало Клэр? В самом деле — ну что ей давало это шаманство? Больше всего и поразило его в ее письмах, что она так серьезно воспринимала бога и религию. Ему всегда казалось, будто она ходит к мессе по привычке и воспитывает детей католиками в угоду матери. Он никогда не видел и не слышал ее молящейся, а она, оказывается, молилась всю жизнь. Как странно — прожить с женщиной двенадцать с лишним лет и не знать, что у нее в мыслях. Эти спокойные голубые глаза скрывали не только томление по Генри Масколлу, но еще жажду общения с богом.

И как странно, что в ее глазах он, оказывается, был совсем другим, чем в собственных. А на самом деле? — с любопытством подумал Джон. Милый педант и тоска смертная? Тщеславный и тупой лицемер, если по Генри? Сильный честолюбивый государственный муж, как считает Паула? Или просто обычный честный идеалист, каким он сам себе представляется? Зеркала дают точное отражение физического облика, но где то зеркало, в котором можно разглядеть свой характер? Ужели увидеть себя можно только со стороны? А если так, то не предпочитает ли человек тех, кто видит его в выгодном свете? Разве Гордон Пратт нравится ему главным образом не потому, что верит в его политическую карьеру? А взять Паулу — ведь его привлекло к ней не лицо или фигура, не молодость, не элегантная внешность и богатство, а то, что в ее красивых карих глазах он увидел восхищение собою!

Именно это — теперь он знал — больше всего и потрясло его, когда он читал письма Клэр: оказывается, он совсем не такой, каким себе представлялся, а — подобно гипсовому изваянию Христа с обнаженным святым сердцем — для разных людей разный и его восприятие себя, окрашенное любовью к себе, пожалуй, самое неверное из всех.

В алтаре зазвенел колокольчик. Том и Анна опустились на колени, и Джон — тоже. Мысль, что люди знают всех, кроме себя самих, вызвала у него новый приступ философических размышлений, ибо это как бы подрывало основы, на которых человек строил свою жизнь. Других можно понять по их делам и словам, хотя одни и те же слова и действия могут быть продиктованы самыми разными мотивами. Клэр видела в Генри Масколле дьявола, потому что он предлагал ей переспать и настаивал, чтобы она сама назначила время и место. Отец Майкл поддерживал ее в таком мнении, и Джон считал Генри, безусловно, скверным, мерзким человеком. Но не могло ли статься — такое вполне возможно, — что сам Генри видел себя порядочным малым, оказывающим дружескую услугу привлекательной женщине, чей муж крутит романы на стороне? Не могло ли также статься, что чувство приличия, а вовсе не желание унизить побуждало его настаивать, чтобы она, понимая, на что идет, сама выбрала время и место встречи?