Жених по объявлению

Перед входом, ожидая своей очереди, она была уже другая. Неземная. Феерическая. В глазах пустота. Нет, не пустота, а факел, но освещает он только ей необходимый мир, мир театра. Щеки ее бледны, нос заострился, губы поджаты. Белое платье тонкого шелка, волосы распущены по плечам.

— Яковлева, — объявила секретарь, выйдя к толпе.

Белой чайкой взлетела Яковлева, грудью, а не боязливо, бочком, впорхнула в зал. Я скрестил все пальцы, желая успеха ей. Прильнув к двери, прислушивался к звукам и шорохам с той стороны.

«Нет, нет… Не провожайте, я сама дойду… Лошади мои близко… Значит, она привезла его с собою? Что ж, все равно! Когда увидите Тригорина, то не говорите ему ничего… Я люблю его! Я люблю его даже сильнее, чем прежде!» — взвизгнула Яковлева на самой высокой ноте. У меня по коже пронесся холодок.

— Достаточно, — остановил знакомый голос. — Прочтите что-нибудь из современной литературы?

— Блок. «Демон». Можно? — Голос Яковлевой тусклый и неуверенный.

— Давайте.

— «Иди, иди за мной — покорной, — опять взвизгнула Яковлева. — И верною моей рабой, я на сверкнувший гребень горный взлечу уверенно с тобой».

— Что знаете о Блоке-поэте?

Что знает Яковлева о Блоке-поэте я не расслышал. Попыталась она и спеть что-то, но даже я со своим слухом певца-самоучки распознал фальшь, да и сам голос был каким-то вялым.

Из зала Яковлева не выпорхнула белой свободной Чайкой, а выползла мокрой курицей. Ни на кого не глядя, поплелась по коридору в сторону туалетов. Я за нею.

— Что сказали? — задал я дурацкий вопрос.

Яковлева посмотрела на меня, как на чудо морское, и ничего не сказала в ответ.

— Ты знаешь, мне разонравилось быть артистом, — бросил я небрежно. — Какое-то все неживое, наигранное.

— Ты меня успокаиваешь? — остановилась Яковлева. — Не надо. Я все равно буду артисткой. Устроюсь уборщицей в театре, дворником, кем угодно, и буду учиться. С первого раза мало кто проходил. Кто-то и больше пяти раз пробовал. Папанов, например. Не надо только сдаваться!

Мне неловко было признаться, что меня допустили до второго тура, и я в знак солидарности — или чего-то еще — выпалил:

— Заберу документы и буду поступать в МАИ.

— Туда, думаешь, легче?

— Не знаю. Не поступлю — устроюсь на авиационный завод, а там будет проще поступать.

— Домой не хочешь? — В глазах Яковлевой тоска, боль и страх.

— Отец мне выписал билет в один конец. Сказал: «Заправляю твой самолет, камикадзе, только чтобы ты долетел до цели!» Теперь, если бы я и захотел припасть к плечу родителя, все равно не смог бы это сделать по причине «отсутствия присутствия» денежной массы. А брести пешком пять тысяч верст — ноги сотрешь до… по… до этого самого.

Я так и сделал. Меня приняли на авиационный завод учеником по прокладке электрожгутов в фюзеляжах самолетов. Дали место в общежитии и назначили стипендию, на которую не заяруешь, но и не помрешь с голоду. Правда, далековато от Москвы, Луховицы, но это даже лучше. Тишина, покой, почти как у нас, в Сибири. Там я поступил без проблем в авиационный техникум на вечернее отделение и там же записался в аэроклуб. Попробую стать летчиком, как хотела мама. Авиация — это не колхоз, и самолет — не трактор!

С Яковлевой я встречался часто. Электричка шпарит каждый час. Москва, Казанский вокзал, Луховицы… Можно в пути вздремнуть, можно читать, можно просто сидеть и смотреть в окно. Хорошо мечтается, особенно в осенний дождливый день. За окном мразь и серость, по стеклу ветер гонит холодные потоки дождевой воды. Пробовал сочинять стихи. А что? Яковлева третьеклашкой сочиняла, а мне уже семнадцать. Слова, правда, какие-то корявые выползали, а если получались красивые, то они уже где-то мне раньше встречались. В такое холодное время хочется домой, в теплую избушку, к доброй и всепрощающей маме, к несправедливому отцу, ну, может, и не совсем я прав, в общем-то он за дело порол. От вокзала мчался к театру, там просил у проходной вызвать Яковлеву Наталью из костюмерной. Она устроилась работницей костюмерной в этот же МХАТ. Встретившись, она рассказывала с восторгом, что у нее все прекрасно, что можно бывать на репетициях, а там — ты не поверишь! — Доронина, Ефремов, Смоктуновский, Евстигнеев, Ангелина Степанова! Это же не люди, а боги! Смотри на них и делай хоть чуточку что-то похожее — и ты уже знаменитость!

— Нет, я нисколько не жалею, что провалилась на экзамене! Я теперь буду поступать со знанием дела. Я теперь не буду визжать на сцене резаным поросенком, пауза — вот что важно на сцене! И тихо сказанное слово, бывает, быстрее и лучше доходит, чем крик души!

В следующую встречу сообщила мне радостную весть: она одевала самого Ефремова, и он спросил: кто она такая?

— Удивился, что я из Иркутска. Говорит: артисткой, наверно, очень хочешь стать, если из такой дали примчалась? Я покраснела. А он: «Ничего, ничего! Сделаем из тебя артистку! Вон какая ты у нас красивая!» Тут я совсем растерялась.

Потом я заметил, что она стесняется наших встреч у театра. Оглядывается по сторонам боязливо, говорит невпопад.