Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

Машина и во сне не давала покоя Сапару-ага. Он стоит на огромном хармане. Кругом пусто — в зубах ковырнуть нечем. И посреди этого пустого хармана сидит со своей прялкой бабушка Мамаджан, крошечная — с кулачок. Ни людей, ни трактора, только один этот ворохоочиститель. Старушка так увлечена работой, что даже не замечает Сапара. Подошёл, а она и головы не поднимает, сказала только: «Курека нет, не ищи. Дэвы его унесли.» — «А ты чего тут сидишь?» — «Да стара стала, сил нет подняться». И тут затарахтел мотор. Створки хлопковых коробочек летят прямо на старушку. Они засыпают бабушку Мамаджан, она уже скрылась под ними. Она сейчас погибнет, задохнётся под этим ворохом!.. Обливаясь потом, Сапар бросается на помощь. Он хочет ухватить старушку за руку, но в ворохе курека не может отыскать её руку. Он разгребает ворох — нет. Старушка исчезла. Только бесчисленные, нетронутые, полные хлопка коробочки погребены под отходами.

Сапар проснулся весь в поту, с трудом перевёл дыхание. Потряс головой — мусор, под которым исчезла бабушка Мамаджан, стоял у него перед глазами.

— Слушай, — позвал он жену, — в селе спокойно? Никто не умер?

— Да что ты! С чего ты взял?

— Сон плохой видел…

На харман он пришёл ещё до рассвета. Площадка была пуста, от вчерашних ворохов не осталось и следа. Машина по второму разу прогоняла не полностью очищенные коробочки.

Работа подходила к концу. Пудак и четверо его подручных, с головы до ног обсыпанные хлопковой пылью — даже брови, ресницы были у них в пыли, — молча поглядели на бригадира красными от бессонницы глазами. Сапар подошёл к вороху, покопался в нём — неочищенных коробочек не было. Он успокоился. Увидел набитые хлопком мешки, рядком стоявшие под навесом, и пробормотал невнятно:

— Молодцы, не сглазить бы. Большое дело сделали. Вон сколько наворотили… — Бормоча эти слова, Сапар, сам того не замечая, пересчитывал мешки.

* * *

И это воспоминание ушло. И снова всё вокруг изменило свой облик. Теперь перед мысленным взором Сапара появился большой, с заросшими берегами арык. Чуть поодаль дувал, обветшавший, кое-где обвалившийся. Сапар стоит на краю хлопковой карты, а на бугорке, в двух шагах от него, уронив голову на грудь, сидит Ямат.

Да, так оно и было. День был погожий, ясный, вроде сегодняшнего, и такая же тишина стояла кругом. Только не было в той тишине нынешнего покоя, то была совсем другая тишина.

— Значит, уходишь, Ямат? Дай бог воротиться живым, здоровым… Когда отправляетесь?

— Завтра утром.

— Много вас?

— Из нашего села человек двадцать.

— А из других тоже есть?

— Есть. Много…

— А вот меня не, берут. Говорят, не гожусь;

— Правильно, на фронте тебе делать нечего.

— Да пойми ты, Ямат, добро бы я был хромой или косорукий. А то силищи во мне, как в том дэве, а я с ребятишками оставаться должен! Веришь: каждый раз, как уходят люди на фронт, со стыда готов сгореть. Хоть бы уж вытек он у меня, что ли, глаз этот, когда я его проткнул в детстве-то. А так — и глаз при мне, а не гожусь! До войны меня не брали на службу, но я думал, сейчас время военное, особо разбирать не станут. Толкую военкому: возьмите, а он мне: там, мол, стрелять надо, а не ишаков пасти. Я говорю, не все же стреляют, и других дел на фронте много, а он говорит — других на твою долю и в тылу хватит. Я так думаю, не в глазе причина, просто года уже не те, сорок три — не двадцать…

— Да не мучай ты себя, Сапар! Все знают: ты человек честный, не по своей воле остаёшься.

— Тебе легко говорить. А как я вдовам в глаза буду смотреть? Как я буду смотреть на женщину, когда ей похоронную принесут? Почему муж её погиб, а я живой перед ней торчу? Мука это, казнь!.. Ладно… Возвращайтесь с победой. О семьях не беспокойтесь. Солтанджемал твоей поможем… Хлопок соберём без потерь, весь соберём, до последнего волоконца. Письмо тогда напишу, отчитаюсь. Подумать только: вон, оказывается, какой год потребовался полю, чтоб невиданный урожай выдать. Гляди, какие коробочки! А раскрылись как дружно!..

Они вместе прошли по междурядью, осматривая хлопчатник. Коробочки свисали тяжёлые, полные — каждая с кулак. Многие раскрылись, а остальные треснули, и трещинки были похожи чем-то на улыбающиеся рты. Щедрая эта земля, надо только понять её. Ямат из тех, кто понимает, знает, что ей нужно. Эти полтора гектара Ямат один выходил. Солтанджемал помогала, конечно, но как затяжелела, вся работа легла на его плечи. Ямат выдюжил. Четыре месяца подряд не выпускал из рук кетмень да лопату. Возил из села коровяк, со ржавым ведром в руках ходил по междурядьям — разбрасывал. Когда сын родился, он на радостях заново взрыхлил землю, хотя хлопчатник был уже рослый. Теперь вон он какой стоит — загляденье! Повязывай фартук да выходи в поле. Да мешков побольше запасай.

— Жаль, убрать не успею. Собрать бы да и со спокойной душой…

— Ничего, Ямат, ты молодой, ещё не один урожай уберёшь…

Ямат ушёл. Остались жена, только что родившийся сын и полтора гектара хлопчатника с начавшими раскрываться коробочками.