Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

От зелёного чая прошибло потом, внутри всё смягчилось, отошло. Сапар-ага с удовольствием поел плова с курицей. Умеет невестка плов готовить, и рис у неё всегда мягкий, с морковкой ровно перемешан. Да, видно, старость своё берёт, теперь только мягкая пища по душе. Покойница Бибиш тоже мастерица была на плов, а вот такой мягкий он у неё не получался. Скоро пять лет, как умерла, бедняжка. Плохо без неё. Недаром умные люди говорят: «Не на радость жена мужу, а на старость». Сильно он тосковал, когда умерла Бибиш. Потом ничего, притерпелся. Счастье ещё, что семья у него ладная: хороший сын, невестка уважительная. У Джемал свёкор всегда на первом месте. Может, это Сейитли её научил, а только думается, сама всё понимает. Потому что, если нет у человека понятия, если сердце ему не подсказывает, тут уж учи — не учи… С невесткой повезло, ничего не скажешь — безупречная женщина. Не он один так думает, люди говорят, а это вдвойне приятно…

Пообедал, и потянуло поспать: положи сейчас голову на подушку, мигом сон сморит.

— Ты бы вздремнул, отец, — сказал Сейитли, видя, что старик совсем отяжелел. — А я схожу к Агаджану. Он ведь сегодня уезжает. Он потом зайдёт к тебе проститься.

— Что это он так торопится?

— Так ведь он только за матерью приезжал.

— Опять хочет в город свозить?

— Нет, отец, на этот раз он её совсем увозит.

Сапара-ага словно кто за плечи тряхнул.

— Быть не может! Не согласится она насовсем!

— Уговорил. Вечерним поездом уезжают. Мы с ним ещё с утра вещи в багаж сдали.

Сапар-ага резко выпрямился. Усталости он больше не чувствовал, и спать ему уже не хотелось. Резануло в спине, под лопаткой, сердце забилось неровно и часто. Однако старик не стал прислушиваться к тревожным сигналам — новость, которую он только что услышал, оглушила его. Сон, приснившийся ему сегодня, его нынешняя встреча с полями, эта новость… Между всем этим есть какая-то связь, невидимая, но ощутимая. Только вот не разберёшь сразу, в голове всё как-то перепуталось, смешалось… На мгновение перед Саларом возникло лицо Ямата. Показалось и тотчас исчезло.

— Сынок! — окликнул Сапар-ага стоявшего в дверях Сейитли. — Ты иди. Я тоже приду. Я сейчас…

Сейитли возражать не стал, только встревоженно взглянул на отца и вышел, не сказав ни слова. Невестка собрала посуду, унесла во двор. Старик остался один в пустой просторной комнате.

Вот видишь, Ямат, что получается? Солтанджемал уезжает. Каково ей покидать родное гнездо? А с другой стороны посмотреть, ведь и одной не сладко на старости-то лет. Единственный сын, и врозь жить? Лучше, конечно, если б Агаджан в село вернулся. Не получается, городская у него работа…

И останется брошенный дом. Не старый ещё, жить бы да жить в нём. И на двери будет висеть замок. На двери твоего дома, Ямат! Как же я теперь буду говорить с тобой, а?

Какая-то пустота возникла в душе Сапара-ага. Целый кусок его жизни, огромный, главный кусок, оказался вдруг как бы зря прожитым. И он ничего не в силах изменить. Сапар-ага тяжело вздохнул и поднялся, взял посох и направился к дому Ямата. Сегодня дом опустеет. Двухкомнатный дом с большим коридором, с верандой. Чуть не каждый кирпич, положенный в его стены, Сапар-ага подержал в руках.

Вроде недавно было, а двадцать лет уже прошло… Дом строили в пятьдесят третьем, в июне. В те времена Сапар не знал, что такое усталость, понятия не имел, что бывает такая вот противная дрожь в коленях. Днём он работал в поле, а вечером запрягал в арбу ишака и до полуночи возил кирпич. И сейчас ещё стоит в ушах назойливый, бесконечный скрип колёс…

Он не один возил, и другие приходили. Никто их не просил, не призывал на помощь. Просто строили дом семье Ямата. Кирпич возили с другого конца села. Каждый сгружал, складывал кирпич к кирпичу, чтоб каменщику сподручней было брать, и снова ехал. По три-четыре ездки успевали сделать. На усталость не жаловались, хотя не просто это — возить и разгружать кирпич после целого дня работы.

Ни тогда, ни теперь не понимал Сапар-ага людей, на всё готовых ради денег. Если кто-то говорил ему, что постриг соседу овцу и взял за это два рубля, он молча отворачивался от этого человека и уходил, страдая при этом, как от боли. И где у него совесть?! Нету совести, жадность вместо неё. Обеднел бы без этих двух рублей? Жадных людей Сапар-ага боялся, остерегался их.

Как хотелось теперь снова услышать скрип ишачьей арбы в лунную, молочно-белую ночь! Скрип арбы неприятен для уха, это не музыка, но Сапар-ага слышал в нём биение сердец, совестливых, бескорыстных…

В августе Солтанджемал наконец застелила полы кошмами. Народу на новоселье явилось много, и в комнатах, и на веранде — везде было полно.

В большом закопчённом казане, установленном на очаге против дома, жарилось праздничное пишме. Румяные кусочки теста с ещё шипящим на них маслом вытаскивали из котла и тут же разносили гостям.