Женщина— апельсин

— Волков! Ты случайно не знаешь, где у нас психолог разместилась, у нее есть кабинет?

— Тебя — к ней, или ее — к тебе?

— А ты можешь? Волков уже выскочил из кабинета. Далила пришла минут через десять, оглядела кабинет:

— Это повышение?

— Это — унитаз, я в нем плаваю, но воду пока не спустили! Это у меня такие чисто профессиональные ассоциации, — добавила Ева на всякий случай, видя непроницаемое лицо Далилы.

— Я слышала, тебя собираются в звании повысить.

— Чего только не бывает. Ты извини, что я тебя пригласила к себе.

— Ну! Мне этот шустренький сказал, что приглашает на чай с пиццей в свой кабинет. Не против ли я, если и ты там будешь.

— Хватает с лету. У меня нет пиццы.

— Он очень быстро убежал вниз, наверное, сейчас принесет.

— Далила… Извини, я тебя бросила за городом. У меня к тебе вопрос. Не по существу.

— Это ты извини, но я на работе и вопросы не по существу отпадают. Если у тебя профессиональные проблемы, ассоциации странные, проблема с контактностью, сомнения в честности и верности коллег, я — к твоим услугам, я принесла тебе мое заключение для сегодняшней комиссии, ознакомься. Здесь написано, что тебе практически невозможно помочь.

— Я что — псих?

— Я не психиатр, я психоаналитик. Это разные вещи. Я могу помочь тебе адаптироваться в новом коллективе, могу посоветовать, как правильно себя вести в стрессовой ситуации, но опять же — не индивидуальной, а массовой ситуации, и это только тогда, когда ты осознаешь, что тебе нужна помощь. Но я не смогу определить тот особый комплекс истерии, который появляется у тебя при определенным образом смоделированной ситуации — например, на допросе.

— Значит, у меня — комплекс истерии?

— Не выдергивай из моего объяснения приятные для слуха вещи. Моя работа подразумевает какой-то результат. Этот результат должен быть конкретизирован. На фактах. Для здорового климата в коллективе. Не твои страдания меня интересуют, а тот самый унитаз, который ты ассоциировала.

— Ладно. Ты меня утомила. Ты меня еще наблюдаешь, или все выводы уже обозначены?

— Ну, скажем так, ты мне больше не интересна. Я тебя поняла. Не веришь?

— Слушай, я не знаю, что ты там поняла, но из твоих слов получается, что, как только произносят: «допрос», со мной случается припадок и я «стрелю» заключенного, как утку. Если бы знала о специально проведенном обыске в мед-кабинете, о лекции следователя Калины перед этим, ты бы здорово озадачилась этой коллективной подготовкой! Это же была провокация!

— Тебя обидели, бедную, разозлили, ладно, у меня нет магнитофона, скажи-ка, храбрая женщина, ты что, не хотела убить этого подследственного? Ведь он был тебе больше не нужен, он все сказал, ну, на подсознании, ну не ври! Ну скажи мне, что этому гаду и извращенцу дали бы шесть-восемь лет, а там примерное поведение или амнистия, ну? Ты же уверена, что сделала все правильно!

— Но он бы всех перестрелял! — взорвалась Ева. — Ты что, совсем тупая? Ты что, в бухгалтерии?

Теперь и Ева и Далила орали громко и возмущенно, Далила кидалась из угла в угол, обхватив себя руками, ее разлетающиеся волосы, казалось, заняли все пространство у потолка, потому что Ева сидела и видела только эти волосы — туда-сюда, туда-сюда.

— Ладно. Спокойно! Я только хотела тебе сказать, что я с тобой закончила. И все! — заорала Далила, потом закрыла себе рот рукой, тяжело дыша, села, убрала руку, осмотрела ладонь и потрясла ею в воздухе — Ева поняла, что она укусила себя. — И чтобы ты не приставала, я отвечу тебе на твой вопрос, который ты хотела задать не по существу. Это мой брат. Что ты так смотришь? Он мой брат, понимаешь, я его очень люблю, хоть он и урод полный! Он работает сантехником и всегда рассказывает сказки, всегда и везде! И все «стрелит» и «стрелит» окрестных кур, как только они ему попадутся!! — Далила стучала кулаком по столу.

— Пицца! — заорал, влетая в кабинет, Волков. — Чего, и чайник не поставили? — Он разочарованно смотрел на Еву.

Понедельник, 28 сентября, вечер

После обеда хоронили убитых при задержании Закидонского милиционеров и майора Николаева. Бодрый и хорошо поставленный голос Демидова призывно звучал в коридорах, приглашая всех в автобусы. Ева сидела за столом, подперев голову руками. Волков сидел за своим столом, с очень деловым видом перебирая бумаги.

— Ладно, — сказала Ева, когда в коридоре стало тихо. — Я так понимаю, ты тоже не горишь желанием прощаться громко и принародно.

— Я, Ева Николаевна, вообще похорон боюсь. Нет, не потому, что там мертвые люди. Просто неудобно получается, в смысле, когда начинают речи говорить, мне становится очень неудобно как-то, как будто я смотрю спектакль.

— А если тебя пристрелят, представь, лежишь ты один-одинешенек в гробу, вокруг — никого! Дождик капает! Пустота?!.

— Ева… Николаевна, — Ева заметила, что Волков спотыкается после ее имени, как бы раздумывая, говорить ли отчество, — я смерти не боюсь, я боюсь похорон. Я и психологу так сказал, она все спрашивала: «Что вызывает у вас страх?» Я сказал, что похороны. А она так спрашивает: «Ваши или чьи-то?» Это ж надо так спросить!