Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Далее, и Тэффи, и Урванцов фокусируются на топосе физической и умственной «неполноценности» «слабого» пола, лежащем в основе упомянутой финансово-экономической и правовой зависимости. Так, в «Женском вопросе» несколько раз поднимается вопрос о неполноценности мужского мозга по сравнению с женским: «ВАНЯ. ‹…› Говорила депутатка Овчина о мужском вопросе[837]. ‹…› Мужчины, говорит, такие же люди. И мозг мужской, несмотря на свою тяжеловесность и излишнее количество извилин, все же человеческий мозг и кое-что воспринимать может»[838]; «ТЕТЯ МАША. Дураки! Хотят быть женщинами. Чего им нужно? Мы их обожаем и уважаем, кормим и обуваем… И физически невозможно. Даже ученые признают, что у мужчины и мозг тяжеловеснее, и извилины какие-то в мозгу в этом самом. Не в парламент же их сажать с извилинами-то…»[839] (см. также уничижительно-стереотипную реплику отца о «женской логике», которая в картине сна Кати преображается в реплику матери о «мужской логике»).

Очевидно, здесь инвертированы биосоциальные теории XIX века, согласно которым женщина, поскольку ее мозг несколько меньше и легче мужского, интеллектуально уступает мужчинам. В частности, такие идеи высказывались профессором Гарварда Э. Кларком, который в книге «Пол в образовании» (Sex in Education, or A Fair Chance for Girls, 1873) предостерегал женщин от высшего образования: по его мнению, у девушек, посещающих высшие учебные заведения, мозг становится больше и тяжелее, поэтому кровь приливает к нему и отливает от матки, в результате чего женщина может стать бесплодной. О «физиологическом слабоумии женщин» писал в одноименном труде (Über den physiologischen Schwachsinn des Weibes, 1900) и немецкий ученый П. Ю. Мёбиус. Все эти теории активно тиражировались в обществе рубежа XIX и XX веков. Например, они представлены в широко разошедшейся книге «О женщинах», составленной К. А. Скальковским, которая переиздавалась 10 (!) раз с 1886 по 1895 год. В главе «О женском уме и женской учености», «ссылаясь на Шопенгауэра и Никола Шамфора, Скальковский доказывал органическую неполноценность женщины тем, в частности, что у нее в сравнении с мужчиной в голове „одной клеткой меньше“ и что вместилище женского черепа в среднем 1350 см³, а мужского — 1400 см³; средний вес женского мозга 1350 гр., а мужского 1390 гр. (изд. 9, СПб., 1895, с. 113 и 116)»[840]. А. П. Чехов не раз высмеивал эту книгу — см., например, юмореску «О женщинах» (1886) и рассказ «Ариадна» (1895), где этот стереотип транслируется устами Шамохина: «Приучайте ее логически мыслить, обобщать и не уверяйте ее, что ее мозг весит меньше мужского и что поэтому она может быть равнодушна к наукам, искусствам, вообще культурным задачам»[841].

У Урванцова эти стереотипы напрямую не упоминаются, однако мужчины — как в реальности женщины — в его пьесе предстают в роли опекаемых, несамостоятельных созданий с отсутствующим умственным горизонтом: если женщины делают карьеру, то мужчины проводят время за поездками к модисткам и поеданием сладостей. Их называют «детскими» именами, тем самым обозначая отношение к ним как к несмышленышам, подверженным странным капризам: «ПОЛЬ: ‹…› Мне стало стыдно своего каприза. Прости своего маленького, глупенького муженька. ВАРВАРА ПЕТРОВНА: Дитя, дитя. Как не любить тебя?! Хорошо, я пойду, а ты будь умником и жди меня. За это я сделаю тебе сюрприз»[842].

Тема специфической физиологии представителей «слабого» пола, являющейся причиной их социального положения, переводится Урванцовым в «детородную», репродуктивную плоскость. Если Тэффи лишь мимоходом затрагивает репродуктивный аспект, причем акцентируя не секс, а воспитание, см., например:

МАТЬ. А детей кто нянчить будет?

ТЕТЯ МАША. Видно уж, нам с тобой, ха-ха-ха, видно уж, нам с тобой придется. Что ж, повешу саблю на гвоздь, денщиха будет в барабан бить, чтобы дети не плакали, ха-ха! ха! А уж вечерние-то заседания тю-тю, Шурочка. А? Ха-ха-ха!

МАТЬ. Пошли теперь все эти новшества. Мужчины докторшами будут. ‹…› Теперь в конторы тоже стали принимать мальчишек. Есть и женатые. Дети дома брошены на произвол судьбы…[843],

то у Урванцова он оказывается гипертрофирован. В какой-то момент читатель/зритель даже начинает сомневаться, не инвертирован ли вместе с гендером и биологический пол и не стали ли рожать мужчины.