Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Надо отметить, что уже в самых первых мужских русских текстах о гимназистках замужество и материнство перестают восприниматься как данность. Этот путь либо отвергается женщиной (в повести С. Охотского «Гимназистка» позиция шестнадцатилетней девушки вызывает понимание и одобрение повествователя-мужчины: «…[утверждать], что важнейшее назначение свободной женщины — деторождение ‹…› можно про животное-самку, но никак не про человека-женщину»)[1703], либо воспринимается как нечто неизбежное, сводящее все надежды к нулю. Так, в рассказе С. Зархи «Гимназистка» героиня — шестнадцатилетняя Женя — мечтает о курсах, о «высшем знании», но понимает, что потом «замуж, дальше некуда нам идти. Женя с улыбкой, иронически добавила: — Надо же поддерживать продолжение человеческого рода, это ведь обязанность всякой женщины, и природа все-таки берет свое»[1704]. В другом случае замужество рассматривается как новые партнерские взаимоотношения, в которых задача материнства для женщины не единственная. На этом настаивает героиня женского романа «Дневник гимназистки», которая «отстаивает свое право на личную жизнь» в будущем браке, понимая под «личным» возможность учиться, работать и участвовать в общественной жизни:

Задача матери, бесспорно, велика, но всецело завязнуть в семейном счастье и материнских обязанностях я не могу, как не могу закрыть глаза и заткнуть уши на окружающую жизнь, ее нужды и страдания[1705].

Отказываясь от традиционной роли жены и матери, женщина ищет себя в профессиональной реализации:

Другая на моем месте имела бы поклонников, успех, могла бы составить выгодную партию… Я всему этому ‹…› уделяла ‹…› мало времени, стремясь к главной цели своей жизни — посвящению себя всецело искусству[1706].

Важно, что традиционный путь отвергается героинями и в профессиональном аспекте: обычная для выпускниц гимназий профессия учительницы воспринимается как крайне нежелательный вариант. Новые женщины мечтают о творческих — свободных — профессиях актрисы, танцовщицы, писательницы, художницы[1707]:

Москва ‹…› академия Строганова, драматические курсы — все, что было решено и подписано на гимназической скамье — все это было заслонено грозным призраком большевизма. ‹…› Быть учительницей ‹…› я совсем не собираюсь навсегда сделаться ею. Меня, признаюсь, и не влечет к этому[1708];

Вместо того, чтобы поступить в театральную школу или же изучать искусство танца, я — учительница! Какое печальное недоразумение! ‹…› И вот я учительница. Я прихожу в ужас от мысли всю жизнь тянуть эту жалкую лямку[1709];

Мои подруги мечтают об образовании, другие — о самом понятном женском пути — замужестве. Я счастлива, что с самого начала мне удалось определиться со своим дальнейшим курсом. Все равно, приведет ли он к вершинам или к бездне, — я хочу пожертвовать своей жизнью ради искусства[1710], [1711].

Другим (помимо творческого) путем профессиональной реализации женщины может быть медицина. Этот выбор также символичен, поскольку направлен на профессиональное, углубленное изучение человеческой физиологии; для героинь это также способ понять свое тело. В женской прозе приобретение опыта означает прежде всего опыт общения со своим собственным телом — более значимый, чем сексуальный опыт общения с мужчинами: «Да бывают моменты, когда я чувствую себя лишь животным, самкой… И никакие доводы рассудка или усилия воли не в состоянии заглушить этого властного зова тела»[1712].

В желании понять, что делать с телом, героини охотно примеряют образ гетеры, роковой женщины, — образ, в котором акцент делается на телесности и сексуальности. Частотным в женской прозе (русской, латышской, французской)[1713] становится мотив женщины, разглядывающей себя в зеркале: