Женщина на фоне наполеоновской эпохи. Социокультурный дискурс мемуарно-автобиографической прозы Н. А. Дуровой

Если «утопия как деятельность» в идеале воплощает себя в самой жизни человека как специфическом жизнетворчестве («селфмейдменстве»), делании самого себя, то логично предположить, что эта утопия должна максимально выражать себя в жанре, основная цель которого и заключается в том, чтобы наиболее полно и адекватно выразить собственную концепцию бытия этого человека. По справедливому мнению О. Мамаевой, «записки… представляют собой авторское моделирование идеальной конструкции бытия, предметом конструирования становится сам автор, сознание и деяния» [Мамаева].

Вторая глава учебного пособия посвящена анализу своеобразия жанровой природы мемуаров Н. А. Дуровой, рассмотренных в широком контексте русской военной автодокументальной прозы первой половины XIX в. Проведенный анализ доказывает существование в литературном сознании XVIII – первой половины XIX в. двух взаимодействующих тенденций. С одной стороны, мемуарная литература испытывает влияние господствующих литературных направлений, то есть воспринимается автором как безусловная эстетическая система. В середине XVIII в. это классицизм с его «пафосом торжествующей государственности», в последние десятилетия XVIII столетия – начале XIX в. – сентиментализм, для которого характерно стремление к изображению «души и сердца своего» (термин Н. М. Карамзина). Наконец, в 20–30-е гг. XIX в. это романтизм с его традицией «романтического жизнетворчества» (термин Л. Я. Гинзбург).

В зависимости от господствующего литературного направления меняется традиция описания героев мемуарного повествования, которые изображаются то идеальными «сынами отечества» с их пафосом «торжествующей государственности», то «русскими Вертерами», то закутываются в плащ байронического героя. В последнем случае формирование эстетического идеала приобретало характер романтического моделирования действительности. Подобная ориентация мемуарных текстов на стиль текстов художественных позволила В. Г. Белинскому в 1847 г. даже называть мемуары «последней гранью в области романа, замыкая ее собою» [Белинский, т. 10, с. 316].

С другой стороны, мемуаристика проявляет определенную жанрово-родовую самостоятельность от господствующей традиции «высокой» художественной литературы, что позволяет рассматривать ее именно как образец «альтернативной» словесности. Особенно отчетливо это проявлялось в XVIII в., когда, по словам О. Чайковской, «в мемуаристике… выпрямляется униженное до тех пор достоинство человека» [Чайковская, с. 211]. Особенно ярко этот процесс находит свое отражение в языке мемуарных текстов: «Он спокоен, правдив, в нем нет напыщенности классицизма, некоторой слезливости сентиментализма, он куда строже и проще» [Там же, с. 213]. Автодокументальные тексты в силу своей ориентации на изображение реальной действительности очень часто проявляют больше смелости в показе «правды жизни», правды голого факта, чем господствующие литературно-эстетические направления, предпочитающие эстетическое конструирование ее идеальных моделей. В этом случае мемуаристика поистине становится «своеобразной литературной лабораторией, где добывалось то новое, что затем обогащало другие жанры» [Елизаветина, 1982б, с. 163]. В случае с военной мемуаристикой правда голого факта начинает проявлять себя еще с текстов XVIII в., ориентированных на традицию сентиментализма. Она не боялась изображать те сферы действительности, которые в художественной литературе изображать было просто не принято.

Например, в «Жизни и приключениях А. Болотова, писанных им самим для своих потомков», над которыми он работал на протяжении почти 30 лет (1789–1816), созданных в сентиментальной традиции, мы уже сталкиваемся с правдой голого факта при изображении неприглядных сторон военного быта «детей Марса». Например, Болотов дает описание тела убитого неприятеля, чей обнаженный разлагающийся труп кишит червями, так что «без внутреннего содрогания» на него смотреть «было не можно» [Болотов, с. 122]. В ХIХ в. подобную смелость при изображении войны проявят: из художников – Василий Верещагин (картина «Апофеоз войны»), а из литераторов – Всеволод Гаршин (повесть «Четыре дня»). Оба будут работать на материале Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Во второй части учебного пособия рассматриваются различные примеры функционирования правды голого факта в русской военной мемуаристике, посвященной эпохе Наполеоновских войн, и анализируется влияние данной традиции на развитие отечественной прозы XIX столетия.