Женщина на одно утро. Щедрость пирата

— Это было бы еще хуже. Если вы думаете, Даша, что таким способом успокоите меня, то имейте в виду, что эффект совершенно противоположный. Меня ужас охватывает при мысли о том, что это продолжалось бы много лет. Думаете, мне хочется быть дураком? Я и так всю жизнь себя им чувствую — такова уж участь старшего брата.

— А знаете, ведь она испугалась до полусмерти, когда я сказала ей, что Андре все знает, — вспомнила я вдруг.

— Испугалась? — удивился Марко.

— Да, и еще как. Сказала: «Он убьет меня, убьет!» А потом приставила к моему виску дуло. Она ненормальная, говорю вам. Ой, Марко, простите меня.

— Вы правы, — кивнул Марко, от напряжения у него играли желваки, он сосредоточенно думал. — Но, как это часто бывает, от правды не легче. Для меня это ужасно и мучительно. Если она больна — ей нужна помощь. Даже если она сто раз виновна в том, в чем ее обвиняют, я все же смогу защитить ее лучше, чем любой другой адвокат.

— Защитить? — уточнила я, не веря в услышанное. Сказать, что я была потрясена — ничего не сказать. Любовь, поистине, не знает границ. Если бы со мной провернули такое, я бы и имя этого человека забыла. Как мне кажется. Впрочем, откуда мне знать, как я поступила бы на месте Марко с его характером, воспитанием, любовью к классическим костюмам, английскому дизайну и политическим партиям. — Да вы просто ангел!

— Он ангел, а я злодей. — Андре смотрел вдаль, на темнеющий парк, и явно злился. — О, у тебя всегда и во всем виноват я, так было всегда.

— Но сейчас, как ни крути, ты действительно виноват, братец. Или хочешь поспорить? Помимо удивительной черствости, позволяющей тебе резать и латать людей, ты всегда отличался чудовищным эгоизмом, — Марко почти кричал, и даже нищий с голубями смотрел в нашу сторону неодобрительно, словно мы были в публичной библиотеке и мешали остальным посетителям читать в тишине и спокойствии. Марко же не обращал на произведенный эффект никакого внимания.

— Эгоизм? Десять лет учебы, хирургия — это эгоизм? Ты так это называешь? Вы с мамой планировали для меня другую судьбу, играли бы в меня, как в какого-нибудь ферзя, вырезанного из слоновой кости. Если бы я был сговорчивее, ты бы двигал меня по доске, возможно, продвинул бы достаточно далеко, прежде чем тебе пришлось бы пожертвовать мною во имя каких-нибудь очередных высоких целей. Нет уж, спасибо, я лучше буду резать и латать людей. Это честнее, в конце концов. А чем занимаешься ты? Сплошь политические интриги, лоббирование, сговоры и союзы. Ты дергаешь за ниточки, а кто-то дергает за ниточки тебя. Чего ты хочешь добиться? Станешь новым президентом Франции? Но зачем, ты же не хочешь изменить будущее. Ты не романтик, тебе не свойственно желание сделать этот мир лучше. Тебе нравится чувство, что ты принял все таким, какое оно есть — всю эту ложь, гниль, всю нищету и несправедливость, и ничего не нужно менять. Мир — шахматная доска.

— Какая чушь! — выплюнул Марко. — Не говори так, словно ты знаешь меня лучше, чем я себя.

— Хочешь, я скажу, отчего я не рассказал тебе обо мне и Одри? Честно, хочешь? Помимо того простого факта, что наше с ней знакомство ничего для меня не значило и почти не сохранилось в моей памяти. Потому что, как ты знаешь, я не держу телефонов своих бывших подружек в баночках на полке, чтобы в случае чего позвонить и вспомнить былое, повысить себе самооценку за их счет. Но Одри… с ней с самого начала все было не совсем просто. Я видел, что творилось с тобой. Много раз, когда я решительно собирался обрушить на тебя всю правду о твоей благовоспитанной, лучезарно улыбающейся восточной принцессе, которую ты заваливал подарками, я останавливался, видя твои глаза. Как ты смотрел на нее! В твоей жизни, Марко, все и всегда шло по плану, который ты составлял. Ты всегда играл в господа бога, в том числе и со мной тоже. У тебя на все была своя воля, но рядом с Одри ты эту волю терял. Ты ее любил против своего желания и уж точно вопреки всем своим планам. Даже сейчас ты хочешь ее спасти, хоть она и предала тебя, и, я уверен, спокойно убила бы, если б знала, что это поможет вернуть меня.

— Ахиллесова пята, — прошептала я.

— Что? — повернулся ко мне Марко.

— Простите, Марко. — Я запоздало заметила, что сказала это по-русски. — Ничего, это не важно. Я… так устала. Я смертельно устала и хочу спать. Больше всего на свете. И если вы немедленно не прекратите ругаться, я лягу тут на лавочку и буду спать в этом парке. Меня этот вариант устроит, а вас? Все это ваши бла-бла-бла: кто кому не сказал, кто кого обижал в детстве, не имеют сейчас никакого значения. Нам нужно найти Сережу. Где он? — вот единственный вопрос, которым стоит задаться. Остальное просто ерунда.

Марко посмотрел на меня, как подстреленный зверь, а затем развернулся и просто ушел, медленно передвигая отяжелевшими ногами, с трудом перетаскивая свое тело из сегодняшнего вечера в завтрашнее утро. Мы с Андре остались одни.

* * *